Шерри Фиклин - Теряя Логана

Мужчина заканчивает мыть мое тело как раз, когда входит его помощница, пожилая женщина с седыми волосами и прямоугольными очками. Она вешает на вешалку костюм, не обращая никакого внимания на мою наготу.

— Костюм только что привез его отец, — коротко говорит она и сразу же разворачивается, чтобы уйти.

Обходя стол, она проводит рукой сквозь меня. Я совершенно не ощущаю нашего соприкосновения, и она, похоже, тоже. Я смотрю вниз — не на свое тело, а на себя. Я выгляжу так же, как два дня назад… когда очнулся и обнаружил, что парю над собственным трупом, в то время как полиция вытаскивает его из реки.

Шок и паника уже сменились тупой ноющей болью, оцепенением, которое трудно объяснить. Ничто больше не кажется реальным. Я закрываю глаза, думая о своем лучшем друге — Бруно. Удар сердца, и я чувствую, как воздух вокруг меня меняется, теплея. В нем слышен аромат пирога с вишнями, и я понимаю, что куда-то переместился. Открываю глаза и вижу, что нахожусь в кухне — прекрасно знакомой мне кухне. Сколько раз мы сидели днем за этой гранитной столешницей и говорили о спорте, домашней работе, девчонках? Сколько ночей мы, готовясь к тестам и работая над проектами, поедали тут гигантскую пиццу? Сейчас Бруно сидит на стуле, подперев подбородок кулаком, гоняя вилкой по тарелке с крошками одинокую вишенку. Он не улыбается, но и не плачет. В отличие от моих родителей: мама дома бесконечно рыдает, а отец практически не выходит из моей спальни. Их горе невыносимо для меня. От их страданий я чувствую себя еще хуже, хоть кажется дальше и некуда.

Я сажусь рядом с Бруно, и мне даже не приходится пододвигать для этого стул. Как же мне хочется, чтобы он мог меня слышать! Мне необходимо с кем-то поговорить, с кем-то, кто поможет понять, что происходит.

Живым я никогда не задумывался о смерти. Наверное, я принимал как должное то, что мне хватит времени подумать об этом потом. У меня и сомнения не возникало, что, умерев, человек попадает в рай или в какой-то там потусторонний мир. Но это никакой не потусторонний мир, и уж точно не рай.

Рядом с тарелкой Бруно лежит белая карточка. Наклонившись, я читаю тисненные золотым слова:

Похоронный дом Шенандоа

Воскресенье, 7 сентября, 14:00

Пожалуйста, приходите попрощаться с Логаном Купером

Прощание с 14:00 до 15:00

Похоронная служба в 16:00

Седьмое сентября?

Я встаю, прохожу прямо сквозь столешницу к холодильнику, к которому магнитами прикреплен календарь. Это завтра.

Как давно я мертв? Наверное, уже несколько дней. Мне трудно уследить за временем сейчас, когда я больше не сплю. Но даже если так, последнее, что я помню… как веселился с друзьями на летней вечеринке у бассейна. Это было недели назад.

Я разворачиваюсь к Бруно. Он нехотя доедает остатки пирога и встает.

— Что со мной случилось? — громко спрашиваю я, зная, что он не может меня слышать.

Он вскидывает глаза, и одну безумную секунду мне кажется, что он смотрит прямо на меня. Затем я осознаю, что он смотрит сквозьменя, на календарь. Он ставит свою тарелку в раковину и проходит сквозь меня. Берет из маленького держателя на краю календаря маркер, наклоняется и зачеркивает 7 сентября.

Маленькая поправка. Мои похороны сегодня.

Я снова закрываю глаза и открываю их в ярко-розовой спальне Кайли. Она лежит на кровати в майке и шортах, подложив под ноги одну из своих мягких подушек, свесив одну руку с постели и разговаривая по телефону.

— Не знаю, смогу ли прийти, — вздохнув, говорит она.

Я не слышу, что ей отвечают на другом конце трубке, но Кайли на это закатывает глаза.

— Я знаю. Но не думаю, что выдержу это. Сидеть там и смотреть на его гроб. Это не… Я все еще не могу в это поверить.

Я сажусь рядом с ней на постель. Ее лицо безупречно, никаких пятен, синяков под глазами, припухлости, хотя веки чуть покраснели — она то ли плакала, то ли готова заплакать. Бог знает, сколько раз за последний год я видел у нее такие глаза. Я бросаю взгляд на тумбочку. Большая синяя рамка, в которой стояла наша с ней фотография с прошлой зимы, теперь пуста. Кайли, скорее всего, в своей обычной манере сожгла ее после нашей последней ссоры и использовала пепел, чтобы наслать на меня какую-нибудь порчу. Такое ведь довольно часто случается.

— Ты собираешься туда? — спрашивает она, и на ее губах появляется тень улыбки. — Наверное, мне тоже следует пойти. Нужно оставить все это позади и двигаться дальше.

Она, не попрощавшись, нажимает на отбой и кидает мобильный на постель рядом с собой. Я хмурюсь. «Двигаться дальше». Заманчиво звучит. Если бы я мог сделать то же самое.

— Похоже, я умер, — говорю я вслух, когда Кайли переворачивается на живот, и тут замечаю, что рядом с кроватью на полу стоит маленькая коробка, полная фотографий. Она достает одну из них. Это мой снимок, она сделала его на пляже прошлым летом.

— Я знаю, что ты не слышишь меня, но… я хочу попросить прощения.

Она по-прежнему смотрит на фото.

— Я хочу сказать, что не был хорошим бойфрендом. Я знаю это. И ты… что уж тут скрывать, девушкой была никудышной. Но, полагаю, ты всегда была особенной для меня. — Я тру глаза. — Господи, ну не умею я этого делать. Я просто хотел попрощаться.

Словно в ответ на мои слова Кайли рвет мою фотографию на две части.

— Прощай, Логан, — тихо говорит она, бросая обрывки в сторону.

Я долго стою на улице возле похоронного дома, смотрю, как собираются гости. Пришло очень много народу, и половину из них я даже не знаю. Здесь даже небольшая группка репортеров собралась.

Как бы знал, что моя смерть станет самой большой новостью с тех пор, как в одном из супермаркетов затерялся кабан. Заголовки, пестрящие во всех местных газетах, не заметит только слепой. Да даже в «5 o’clock news» сообщили обо мне и о том, как «трагический несчастный случай слишком рано оборвал жизнь падающего надежды» меня. И люди скушали это и не подавились.

Похоже, народ любит смачные трагедии.

Что меня действительно беспокоит, так это то, почему я не могу вспомнить случившегося. Я закрываю глаза, копаюсь в памяти и ничего не нахожу. Там лишь темнота. Такое же ощущение возникает, когда какое-то слово или фраза крутятся на кончике языка, но так и не вспоминаются. Такой, знаете ли, своеобразный ад. Так мучает застрявшая в голове песня, в которой ты не помнишь половины слов, или понимание того, что ты должен что-то сделать, но что именно — выскочило из головы.

Что я сделал, чтобы заслужить такое?

Ну ладно, может, я и не был «хорошим» парнем. Не был таким, как Бруно, или как я его шутливо называл иногда, Мистером Само Совершенство. Я не раз облажался: с Кайли, моими друзьями, родителями. Но я всегда был добр к животными и маленьким детям. Это же должно учитываться? Ну и что, что я не сортировал мусор? Что такого в том, что я порой устраивал пивные вечеринки, когда родители уезжали из города? Кому есть дело до того, что я превышал скорость и ел слишком много двойных чизбургеров с беконом? Это же такие мелочи! Я никого не убил, ничего не украл, никогда не издевался над инвалидами и не списывал на экзаменах. Вот это уже грешки побольше, разве нет?