Светлана Демидова - Предать – значит любить

Екатерина машинально повернулась к зеркалу. Да, пожалуй, она тоже была собой довольна. У нее гордая осанка, тяжелые волнистые волосы, уложенные в пушистый пучок, и по-прежнему яркие карие глаза. Она убрала со лба отбившуюся от основной массы волос прядку, спросила:

– Ты зачем приехал, Костя?

Константин хмыкнул и, продолжая ее разглядывать, медленно проговорил:

– То есть я тебя конечно же не интересую!

– Нет... Ну почему же... Расскажи, как ты, что ты...

– Брось, Кать, играть гостеприимную хозяйку. Вижу, тебе глубоко безразлично, как я и что я... А потому, чтобы не утомлять, скажу кратко: так себе. Оперирую, переквалифицировался на хирургию глаза. Есть определенные успехи. Приглашают работать во Франкфурт.

– Поздравляю, – вяло отозвалась Екатерина Георгиевна.

– Не с чем. Если бы что-то держало тут, в России, ни за что не поехал бы. Но семья так и не получилась. Два раза женился и оба раза зря. Женщины хорошие... жены мои... Но я, Кать, так и не смог больше никого полюбить, кроме тебя.

Екатерина Георгиевна неприязненно сморщилась и начала:

– Если ты опять об этом, то...

– Не об этом, – перебил ее Константин. – Не скрою, когда ехал сюда, тешил себя мыслями: «А вдруг?» – но как только тебя увидел, понял, что ты никогда... И дело даже не в твоем муже... В общем, я хочу сказать о другом. Во Франкфурт уезжаю через неделю. Хочу тебе оставить коллекцию деда Родислава. Она тебе принадлежит по праву, да и не хочу я ее дарить немцам. Она русская.

– Какая еще коллекция? – удивилась Екатерина Георгиевна. – У Родислава, кроме картин, еще что-то было?

– Нет. Только картины.

– Но ты же говорил... Герману... что продал ее! Мы еще ничего не могли понять, когда Славочка вдруг заявила, что картины находятся у нее...

– Ну... все примерно так и было... Я вынужден был заткнуть рот этой стерве картинами. Иначе она ни за что не соглашалась молчать.

– О чем? – еще больше растерялась Екатерина Георгиевна.

– Понимаешь... когда дед отдал нам с Германом картины, я как раз в те каникулы сделал у нас в городе одну операцию... аборт... подпольный... неудачный... Знаешь, мне казалось, что я уже все умею. Отец меня на разные операции брал. Ему иногда приходилось делать и аборты, если плод умирал или была еще какая-то патология. Вот я и вообразил себя богом от хирургии. А девушка калекой осталась. Никто об этом не знал. Она, эта девушка, сначала благодарила меня, потому что от нежеланного ребенка я ее все-таки избавил, а потом вдруг пришла требовать... так сказать... сатисфакции. Мне надо было как-то от нее откупиться. Я одну картину ей отдал и взял расписку, что больше она ко мне никаких претензий иметь не будет. К чести ее сказать, она действительно претензий больше не имела. А вот Славочка, гадина...

– Зачем ты так, Костя? – вступилась за Славочку Екатерина. – О мертвых либо хорошо, либо никак...

– Брось! Я не могу вспоминать об этой твари без содрогания. Ты же не станешь утверждать, что эта убогая не домогалась Герки? – Константин даже не стал ждать ответа Екатерины, продолжил сам: – Она же и ко мне с этим приставала. А когда я ее с возмущением отверг, шпионить начала, чтобы как-нибудь навредить. Она слышала мой разговор с этой девицей. Пристала с картинами, чтобы я и ей заплатил ими за якобы изломанную жизнь. Требовала отдать все. Я пытался ее урезонить. Не мог понять, зачем ей, инвалиду, который не выходит из дому, картины.

– И что она?

– Что? Да ничего... Говорила, что это не моего ума дело. А если я ей их не отдам, она, во-первых, донесет о подпольных абортах. Да, она употребила это слово во множественном числе, хотя я всего один раз позволил себе это. То есть она собиралась сообщить куда надо, что я этим продолжаю промышлять. – Константин болезненно скривился и продолжил: – Я прямо вижу это лошадиное лицо... как Славочка хохочет, утверждая, что мне придется здорово попотеть, чтобы доказать обратное.

– Ты сказал, что это – во-первых. А что во-вторых?

– А во-вторых, она грозилась сделать достоянием общественности половую распущенность жены великого хирурга Кривицкого.

– Но ведь Виталий Эдуардович и так все знал... И... многие знали...

– Думаю, что он знал не все. И потом... одно дело знать, но совсем другое... В общем, Славочка сказала, что у нее уже и письмо в партийную организацию больницы готово. Мол, помогите хирургическому гению в личной жизни. Ты же понимаешь, отцу пришлось бы обсуждать свою беду с коллективом?!! Эта инвалидка мстила всем, у кого имелась личная жизнь, которой она была лишена...

– И ты принес ей картины?

– Куда бы я их принес? Дуся контролировала все углы! Оставил там, где и были. Но Славочка велела все сфотографировать: и каждую картину, и подвал, где они находятся. И поручила следить за ними одному из маминых любовников. А второму – следить за первым.

– Но ведь они могли между собой договориться, объединиться против Славочки и по-тихому все распродать, – предположила Екатерина.

– Не могли. Она сделала так, чтобы за заведующим одного из отделений больницы, который тоже был маминым любовником, следил его подчиненный. Оба боялись. Один – лишиться поста заведующего, второй – своей собственной жены, члена парткома. А Славочка не боялась никого. Сейчас мне кажется, она просто лезла на рожон, чтобы кто-нибудь ее придушил, потому что сама лишить себя жизни боялась.

– А смерть со всеми вместе ей показалась выходом... – вздохнула Екатерина.

– Ты тоже считаешь, что пожар устроила она? – встрепенулся Константин.

– Да. Не сомневаюсь. Моя беременность ее, похоже, доконала. Славочка просто не знала, что Гера отправил меня к родителям. А так бы и я... со всеми вместе... – Екатерина Георгиевна посмотрела на часы и сказала: – Пойдем, Константин, прогуляемся... Хотя бы к реке. Там красиво. А то к Николаю сейчас должна прийти соседская девчушка. Коля готовит ее к поступлению на исторический факультет нашего педагогического...

Константин кивнул. Они вышли из домика и между грядками с капустой стали пробираться к реке. Остановились у большого старого тополя.

– Посмотри, какая красота! – Екатерина Георгиевна обвела рукой вокруг. – Здесь река разлилась шире всего. А вода до сих пор чистая, хоть пей.

– Красиво, – довольно равнодушно отозвался Константин. – Но давай все-таки продолжим разговор. Так вот... Картины хранились в подвале. Не пострадали. Очень хорошо были упакованы. Когда я приехал на похороны, успел перепрятать их. Иначе мамины любовники налетели бы, как ястребы...

– Куда же ты их спрятал?

– Сейчас они в камере хранения на вокзале.

– Но они же...

– Они в рулоне, Катя. И не такие уж большие. Но действительно очень ценные. Я показывал их в Москве знающим людям. Большие деньги сулили.