Простые слова (СИ) - Гордеева Алиса

— Всё так! — хрипит он, даже не думая оправдываться.

— Ты убил их? — безжизненно сиплю. Заклинаю отца ответить «нет». Я поверю! Больше никогда и ни о чём его не спрошу. Но папа кивает, в довесок убивая и меня. Из груди вырывается нечеловеческий стон. Господи, почему так больно?

— Ты поэтому не искал Саву, да? — слова путаются, как и мысли в голове. Слишком они страшные, чтобы быть правдой.

— Да, — выдыхает отец. Хотя какой он мне отец после этого.

Правда выворачивает наизнанку. Рукавом вытираю слезы, застилающие собой всё вокруг, а потом отчаянно смахиваю со стола всё, что только можно.

— Я тебя ненавижу! — ору навзрыд. — Ненавижу!

Обессиленно падаю на пол. Мои рыдания смешиваются с удушающим кашлем. Безвольное тело трясётся от судорожной дрожи. Внутри пустота. Вакуум. Чернота! Осознание жестокой правды лишает рассудка.

Отец подходит к окну и раскрывает его настежь. Поток холодного ветра не даёт окончательно потерять себя. Вздрагиваю, когда от сквозняка хлопает входная дверь, и пытаюсь встать. Находиться рядом с этим недочеловеком в его доме, носить его фамилию — выше моих сил. Но прежде чем сбежать навсегда, задаю один-единственный вопрос:

— За что? Что такого они тебе сделали, чтобы ты запросто поджёг их дом?

— Поджёг? — как от оплеухи дёргается отец. — Нет! Нет! Я ничего не поджигал, дочь! Я не убийца! Я виноват в их смерти, потому что струсил, но я их не убивал!

Совершенно незнакомый мне мужчина, в котором ещё минуту назад я видела своего отца, хватается за голову и начинает объяснять:

— Я должен был Ветровым денег. Много денег, дочка! И в тот день приехал просить отсрочки. Знал, что Дима последний день в городе. Они с Мариной ждали возвращения Савелия, чтобы отправиться в отпуск. Я слишком долго подбирал слова. Несколько раз подъезжал к их новому дому, но никак не мог отважиться на разговор. Вернуть Диме долг, означало, разорить нашу семью.

— И поэтому ты решил уничтожить чужую? — собираю себя по кусочкам и встаю на ноги. Те ватные, непослушные, но я заставляю их идти. Здесь я больше не останусь!

— Всё не так, Марьяна! — громыхает отец, запуская табуретом в стену. Снова грохот. Я даже не вздрагиваю. Внутри всё выжжено дотла. Ни чувств. Ни эмоций. Ни желания жить. Дрожащими руками цепляюсь за стену и бреду к выходу. Снова и снова повторяя одно и то же:

— Это просто дурной сон. Я сейчас проснусь! Проснусь!

— Я сидел в своём автомобиле под окнами их дома, когда начался пожар, — продолжает метаться по кухне отец. — Клянусь, я не желал Ветровым смерти. Никогда! Завидев дым, бросился было к дому. Но испугался. Я не герой, Марьяна! Я жалкий трус! В этом моя вина!

— То есть ты просто стоял и смотрел? — даже не знаю, что страшнее: в запале оступиться и осознанно отказать в помощи.

— Нет, дочка!

— Не смей меня так называть! — верещу сорванным голосом.

— Я вызвал пожарных, но приехали они слишком поздно. У Ветровых не было шансов.

Какой толк сейчас рвать на себе волосы? Трусости отца нет оправдания.

— Тебе нужно было всего лишь их разбудить! Позвонить в чёртову дверь!

— Знаю! — орёт отец. — Но я струсил. За то и плачу!

— Нет! Ты не трус! Ты намного хуже, — вылетаю из квартиры и, не разбирая дороги, несусь вниз.

Не представляю, как буду смотреть в глаза Ветрову, как объясню ему своё состояние. Не хочу врать, задыхаться под тяжестью чужого греха, но и правду сказать не осмелюсь. Она слишком мерзкая и безжалостная. Сломает. Отравит. Жидкой ртутью растечётся по венам.

Неконтролируемая дрожь сковывает тело от одной только мысли, что Ветров меня не простит. Бросит. Возненавидит. Снова спрячется от мира под панцирем из боли и недоверия. Я не смогу. Предать его не смогу. Но и выжить в этом мире без Ветрова мне тоже не под силу. Чем думал отец, взваливая на мои плечи свои чёртовы откровения? Они как мошенники проели его душу, а теперь взялись за мою.

На долю секунды замираю у металлической двери. Там, за ней, стоит ничего не подозревающий Ветров. Ещё влюблённый в меня. Счастливый. Смелый. Не разучившийся мечтать, несмотря ни на что. Глубоко дышу. В тысячный раз проклинаю отца. А потом дёргаю ручку двери, чтобы до основания разрушить свою жизнь. Вот только рядом с маминым кроссовером Ветрова не нахожу.

— Где Сава? — нехорошее предчувствие мешает вдохнуть. Но мама так увлечена телефонным разговором о предстоящем благотворительном вечере, что даже не пытается меня услышать. Она не видит слёз в моих глазах и распухшего носа. Не замечает моего озноба и спутанных шагов.

— Садись-садись, скорее! — на секунду оторвавшись от смартфона, она жестами указывает занять своё место.

— Где Сава? — рву горло, давая волю слезам. Верчу головой, пристально вглядываясь в прохожих. Но Ветра нигде нет. Он не мог меня оставить! Не сейчас! Не просто так!

— Господи, дочка! Что за манеры? — с мобильным наперевес мама садится за руль и неловко пристёгивается. Интересно, она догадывается, с кем живёт под одной крышей? — Сава замучался тебя ждать и решил, что прогуляется до лицея пешком. Ну же, Нана, поехали!

Бросаю последний взгляд на парковку и повинуюсь. Это даже хорошо, что Ветров не увидит моих слёз.

Откидываюсь на спинку кожаного сидения и прикрываю глаза. А уже в школе понимаю, что Савы нигде нет. И сколько бы я ни искала его по длинным коридорам лицея и шумным спортзалам, соседним подъездам и промозглым переулкам, Ветрова не нахожу. Пустые звонки, чужие насмешки, его слово, которому грош цена, — всё сливается в серую тягучую массу, которая отныне заменяет мне жизнь. Жизнь без моего Ветра.

Савелий.

— Савелий, будь так любезен, поторопи Нану. Ну честное слово, опаздываем! — выглянув из окна начищенной до блеска тачки, Ирина продолжает нервно постукивать острыми ноготками по кожаной оплётке руля и беспрестанно поглядывать на часы. Удручающее зрелище. Именно поэтому и выскочил на свежий, пусть и весьма прохладный, воздух. Лучше замёрзнуть, чем впитать в себя весь тот негатив, который исходит от матери Наны.

Смотрю на небо, невольно вспоминая нашу с Марьяной игру. Ту самую, где из двух нелепых вариантов мы выбирали наиболее безобидный. И, кажется, понимаю, почему Нана тогда предпочла отца. Он всегда честен. В своей неприязни и любви, гневе и безразличии. В нём нет этой напускной суеты и фальши. Он тяжёлый, грубый, циничный, но другим и не пытается казаться, в отличие от своей жены.

— Савелий! — верещит приёмная мамаша. — Вы сговорились? Одна пропадает не пойми где, второй в облаках витает, а у меня совещание через полчаса!

— Сейчас, — отзываюсь хрипло и неспешно ползу к подъезду. Маленькая месть за материнское равнодушие.

В спокойном темпе минуя лестничные пролёты, мысленно прикидываю причины Марьянкиного исчезновения. Скорее всего, сунула мобильный не на место, а теперь элементарно не может его найти.

Ну точно, Марьяша-растеряша: даже входную дверь не закрыла. Улыбаюсь своим догадкам и с лёгкостью переступаю порог дома, ставшего мне почти родным. А потом задыхаюсь… Сначала от мерзкого сигаретного дыма, без спроса заполняющего лёгкие, а затем от слов. Теперь знаю, ими запросто можно убить…

— Сава самый лучший! Смелый! Добрый! Заботливый! С ним я живу! Я даже не думала, что можно быть настолько счастливой!

Слышу, как дрожит голос Наны. Её боль эхом отдаётся в сердце.

«Моя милая девочка, почему такие простые слова слетают с твоих губ так горько?»

Первый порыв — со всех ног бежать на кухню, чтобы обнять свою Нану, спрятать от гнева отца, а еще лучше, позабыв про обещание, вмазать Свиридову как следует за каждую слезинку его дочери!

— Я виноват перед Савелием. И поверь, мне никогда не искупить своей вины.

«Идиот! Твоя вина́ только в том, что ты паршивый отец».

Не прошло и дня, чтобы я не задавался вопросом: зачем Свиридов меня забрал? По зову сердца? Хорошая попытка, но не верю! В семье Свиридовых оно, как ненужный рудимент, атрофировалось у старшего поколения давным-давно. И только Нана сумела сохранить в себе свет!