Елена Гайворонская - Роман с небоскребом

– Мой покойный дядя Федя вырос в абсолютно нормальной семье, с матерью-домохозяйкой, отцом – высокопоставленным чиновником, но это не помешало ему угодить за решетку за избиение прохожего. Мой отец был уголовником и дебоширом, погибшим в пьяной драке. Но я не пью ничего крепче вина и не бегаю за людьми с топором. Хотя порой очень хочется… – не сдержавшись, сострила я напоследок.

– Ты что такое говоришь-то?! – возмутилась Зайка. – У тебя отличный папа.

– Я о своем настоящем отце, Викторе Михайлове. Это наша семейная тайна.

Повисла пауза. Усмехнувшись, я обвела взглядом растерянные лица подруг.

– Ага, испугались? Прячьте ножи и вилки.

– Извини, я же не знала… – буркнула Зайка.

– Вот, – торжествующе подняла палец Крис. – Мы возьмем эту девочку. А если я вдруг забеременею – у нас будет двое детей. Девчонки, все-таки здорово, что мы снова вместе!

– Как три мушкетера, – радостно добавила Зайка.

– У меня тоже хорошая новость, – сообщила я. – Я вступаю в наследство.

Щелкнул замок, дверь с тихим скрежетом отворилась. Квартира встретила настороженной темнотой, скрипом рассохшегося паркета, затхлым запахом нестираного белья, дешевого табака и едкого одеколона. Казалось, за каждым углом притаились призраки. Я прошла по комнатам, включила свет, обнаживший истлевшие обои, почерневшие затоптанные ковры, тяжелую мебель, вылинявшие плюшевые гардины, пыльные светильники, заплесневелую ванную, неровную трещину, прошившую оконное стекло… Черно-белые фотографии в рамочках – молодая Мария Ивановна в кокетливой шляпке, важный Федор Александрович в пиджаке и при галстуке, красивый улыбающийся Виталик, маленький кудрявый Федечка в матросском костюмчике… Все ушли в небытие, никого не осталось… Мне захотелось выскочить на улицу, глотнуть горького московского смога.

Я вышла на захламленный балкон. Третий этаж, двор-колодец, заставленный машинами и «ракушками», до боли знакомые мусорные баки… В груди тоскливо сжалось. Нет, не таким я представляла дом своей мечты. Я не хотела жить в квартире, обремененной тяжким грузом печальных событий прошлого.

– Может, вы с папой сюда переедете? – спросила маму. – Сколько можно жить в темноте и сырости?

Но мама отчаянно замотала головой, словно я предложила нечто непристойное.

– Сейчас у нас вовсе не сыро. Подвал отремонтировали и сдали офису. Те поставили домофон, теперь в подъезде чисто и тепло. А окна на север – даже хорошо: летом не жарко. К тому же хоть комнаты и маленькие, но их три: одна моя, другая папина – ты же знаешь, как он громко храпит. А третья – гостиная. Очень удобно, никто никому не мешает. И когда Тарас из Украины приезжает, всем места хватает. Ремонт, переезд – слишком сложно… Нет, это не для нас.

Она снова огляделась по сторонам, зябко поежилась, и я поняла, что не мне одной неуютно в наследном склепе.

Холл на две квартиры был пустынен и чист – не придерешься. Я позвонила в соседскую дверь. Послышалась возня, видимо, смотрели в глазок. Затем защелкали замки, и на пороге возникла Римма в леопардовом халатике до колен. Я поздоровалась. Римма пробормотала вежливые соболезнования и устремила на меня вопросительный взгляд. Я спросила:

– Вы все еще хотите купить эту квартиру?

И вот я стою на балконе дома моей мечты, как на палубе гигантского лайнера.

Щурясь, смотрю вдаль, поверх макушек деревьев, голых и беззащитных в это время года. Поверх копошащегося внизу людского муравейника и игрушечных автомобильчиков. Поверх ржавых, в заплатах, крыш стареньких пятиэтажек. Вдаль и ввысь. В бесконечность, где сонные серые воды зимней Москвы-реки в обрамлении вечнозеленых зубчатых елей соединяются с ярко-синим небом в ватных клочьях облаков, и над всем этим безмолвием царит светило, холодное, надменное, как сама столица. Говорят, здесь можно наблюдать закаты невероятной для мегаполиса красоты.

Тридцать три – возраст подведения итогов. Я взобралась на свой небоскреб, с него отлично видно, как высоко и больно падать. Когда-то мы стремились к свободе, но никогда не были так несвободны, как теперь. Мы зависим от курса доллара, цен на нефть, дурного начальства, боимся войны, террористов, уличной шпаны и «оборотней в погонах». Боимся увольнений, кризисов, дефолтов, реформ и революций. Думаю, тот, кто прошел сквозь мясорубку девяностых, всегда будет носить в себе раковую опухоль страха, подчас спрятанную очень глубоко, позабытую, неосознаваемую до поры до времени, но готовую в любой момент пробудиться и напомнить о себе. Наша легкость и бесшабашность навсегда остались в далеком прошлом, к которому нет возврата. Один мудрый человек сказал, что тот, кто однажды пережил кризис, никогда его не забудет. Мы пережили их столько, что хватило бы не на одно поколение.

Иногда мне снятся кошмары из прошлого – озябшая полуголодная девушка в рваных ботинках бредет вдоль сияющих глянцем витрин, ловит снисходительно-презрительные взгляды более удачливых прохожих…

У меня талантливый сын. Уже сейчас, в тринадцать, его, многократного победителя олимпиад, готовы принять лучшие технические вузы Москвы. А еще у него есть мечта – маленький домик в тихой европейской стране, на берегу теплого моря, в окружении апельсиновых и оливковых деревьев. Порой мечты детей не похожи на мечты родителей, и, наверное, это хорошо. Я знаю: если он чего-то захочет, непременно добьется, ведь в его жилах течет кровь Соколовых – упрямых, сильных, несгибаемых… Однажды, сидя в удобном кресле у окна, любуясь на необыкновенные закаты, я напишу книгу о жизни самых обыкновенных людей. Об их слабости и силе, о стойкости, верности, о поражениях и победах, о борьбе с обстоятельствами и собой. Об умении быть счастливым вопреки всему, даже сбывшимся мечтам.

А сейчас я спущусь вниз по лестнице, чтобы поехать в уютный ресторанчик, где соберутся самые близкие – родители, муж, сын и верные друзья, чтобы поздравить с сомнительным для женщины праздником – еще одним прожитым годом. И, глядя в их смеющиеся лица, еще раз пойму, что для счастья не обязательно штурмовать небоскреб.

История взросления Сани Соколовой рассказана в романе «Круговой перекресток».

С. Есенин.