Ангелина Маслякова - Не Dolce Vita

Услышав мой голос, она очень обрадовалась:

— Доченька, как хорошо, что ты позвонила! Как твои дела?

— Хорошо, мам. — Я решила сразу не шокировать ее новостями.

— Как Антон? — поинтересовалась моя внимательная мама.

— Нормально. Ты знаешь, мам, я завтра прилетаю в Москву и очень хочу тебя увидеть.

— Что-то случилось? — почувствовав подвох, забеспокоилась мама.

— Давай при встрече? — взмолилась я.

Самым сложным для меня было сказать маме даже не то, что мы расстались с Антоном, а то, что я ждала от него ребенка. Во-первых, я не говорила ей об этом несколько месяцев, и конечно же ее это могло обидеть. А во-вторых, меня беспокоило, как она воспримет новость о том, что ее дочь станет матерью-одиночкой.

На удивление, родители не устраивали сцен, не было истерик и даже расстроенных лиц. Они приняли мою беременность как свершившийся факт, который не требует развития дискуссии.

«Ребенок? — переспросил папа. — Очень хорошо. Давно мечтал стать дедом».

Об Антоне никто не спрашивал. Родители все поняли без слов и не стали мучить меня вопросами, почему так случилось. Я знала, что рано или поздно мама спросит обо всем, но сейчас она мне дала передышку, в которой я очень нуждалась, поскольку говорить об Антоне не было ни душевных, ни физических сил.

Подруги примчались ко мне после первого же звонка. Правда, к привезенному ими вину я так и не притронулась. Зато мы поговорили по душам. Я рассказала им все до мельчайших подробностей. Они со мной в унисон плакали и смеялись. В тот вечер слезы лились рекой, зато мне полегчало, и я уже спокойно могла думать и говорить об Антоне.

Постепенно жизнь вошла в свое русло. Я позвонила своему бывшему начальнику и попросила вновь взять меня на работу. В чем он, спасибо ему за доверие, не отказал. Игорь Валентинович — мужчина умный, поэтому не стал выяснять причину моего возвращения, а вот полчище злорадных сотрудников, с завистью смотревших на меня, когда я уезжала в Италию, теперь с радостью потирали руки. Но я терпела и старалась не обращать на них внимание. Работа спасала меня от грустных и ненужных мыслей. Я отдавалась работе без остатка и пропадала там днями и вечерами.

Вернувшись в Москву, я сразу же возобновила свою помощь детишкам из Центра гематологии, которая раньше была для меня частью повседневной жизни. Я искренне обрадовалась, когда узнала, что за время моего отсутствия несколько моих подопечных выздоровели и уехали домой. Как бы глупо и странно ни звучала эта фраза, но я надеялась, что больше никогда их не увижу.

В какой-то момент я даже почувствовала себя счастливой оттого, что вновь могу творить добро, а не сидеть без дела, словно кисейная барышня в ожидании суженого. Когда в тебе нуждаются, тебя ждут и хотят видеть — это придает сил и заставляет не думать о своих собственных обидах.

Я стала навещать детишек два-три раза в неделю, а в остальные дни металась по городу в поисках какого-нибудь благородного спонсора, которых становилось все меньше.

В связи с кризисом все благотворительные фонды, оказывающие поддержку детишкам, попали в сложную финансовую ситуацию. Трудностей было много: и отсутствие живых денег на закупку лекарств, и сложности с размещением родителей в Москве, и недоступность билетов для приезда в Центр на лечение, и множество других препятствий на пути к обретению здоровья. Я помогала, чем могла, но каждый раз жутко расстраивалась, сознавая, что помощь, оказанная мной, — всего лишь капля в море. Спонсоры же постепенно уходили в небытие. И винить их за это было нельзя, поскольку им самим приходилось выживать.

Жизнь вновь стала прежней, только я была уже не та, что раньше. Я чувствовала, что изменилась, повзрослела, стала сдержанней и спокойней. Перестала реагировать на многие раздражители, которые раньше могли бы вывести меня из себя в долю секунды. Меня поглотила апатия. Очень многое стало безразлично. Даже моя неугомонная подруга Нонна не сумела вывести меня из этого состояния.

— У тебя депрессия, — подытожила она. — Если бы ты не была беременна, я бы тебе привезла хорошие лекарства. Сама сидела на них после развода. Но с тобой одни сложности.

— Ты называешь сложностью мою беременность? — безразлично поинтересовалась я.

— Ну вот опять! — вздохнула Нонка. — Потухший отрешенный взгляд. Я уже не знаю, чем тебя растрясти.

— А ты не тряси.

— Варечка, ну чем тебе помочь? — взмолилась Нонна.

— Ты мне уже помогаешь тем, что ты со мной рядом. Одна я давно бы сошла с ума.

— Может, сходим в ресторан? — предложила подруга.

— Нет. Я сегодня еду в Центр к своим детишкам.

Нонна уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но осеклась и с сомнением посмотрела на меня:

— Варя, может, не стоит окружать себя печалью. Ты так никогда не выкарабкаешься из депрессии.

— Во-первых, у меня нет депрессии, а во-вторых, если бы ты съездила хотя бы раз со мной к этим детям, то уже никогда не смогла их бросить.

Нонна со мной никуда не поехала. Она человек-праздник и чужое горе ее подавляет. Она предпочитает его не видеть. Вполне возможно, она права, избегая бед и несчастий. Хотя, думаю, Нонка просто не выдержала бы подобного стресса.

В один из душных вечеров мне позвонила Мила. Я не видела свою подругу больше года. С тех самых пор, когда навещала ее в Нью-Йорке, где она ожидала рождения своего малыша от суррогатной матери, умудрившись при этом в то же самое время забеременеть сама. После перенесенной операции по удалению одного яичника врачи поставили на Миле крест, заявив, что у нее никогда не будет детей. Однако ровно через год назло всем скептикам Мила явила свету сразу двух малышей, доказав тем самым, что невозможного в нашей жизни не бывает. Главное — очень хотеть и стремиться к желаемому.

Поскольку у меня не было сил куда-то идти, Мила приехала ко мне. Она выглядела, как всегда, шикарно. Цветущая молодая женщина, довольная жизнью. Все та же подтянутая фигура, несмотря на грядущие сорок лет и недавние роды, высокая упругая грудь, несмотря на кормление ребенка, и блестящие длинные волосы, несмотря на дефицит микроэлементов в крови недавно родившей женщины.

У Милы были потрясающие новости. Как она и мечтала, у нее родились две дочки. Одну она родила сама, а вторую практически в это же время родила суррогатная мать. Разница была всего в несколько дней. Врачи предлагали Миле выбрать для дочек одну из дат, чтобы в будущем ни у девочек, ни у их окружения не возникало вопросов. Однако Мила твердо решила, что жизнь ее дочек не будет начинаться со лжи, поэтому в свидетельствах о рождении у каждой была записана своя дата появления на свет.