Наташа Апрелева - Посторонним В.

Олаф вредно заметил, что «не понимает такого авангардизма» и «мужикам вообще-то не нравится», промолчала, хотя могла бы ответить в тон, что проделывать все то, что нравится мужчинам, разумеется, главная задача моей жизни, но не единственная, не единственная.

Олаф с нажимом повторил, что поднимется со мной, и почему я молчу. Мне все равно?

Мне было все равно, я мечтала, чтобы это быстрее закончилось. Порыдала дома немного, ну как обычно. У китайцев есть Богиня Гуаньинь,[27] которая видит все женские слезы. Ее алтарь никогда не пустует.

Олаф взял меня как-то необычным образом за плечо, и мы ввинтились в скорбную пироговкинскую толпу, пахнувшую потом, кровью, спиртом, хлоркой и болью. Я чувствовала себя партизанкой в брестских лесах, бредущей по болотам, солдатом-новобранцем на минном поле – неверный шаг, и, в общем, все. Я чувствовала себя космической пылью, грибком стопы, налоговой инспекцией – никому не нужной и навязчивой субстанцией. Я чувствовала себя бедолагой, трудолюбиво пилящим сук, на котором сидит, и еще большим бедолагой, добросовестно копающим себе могилу. Я чувствовала себя канадским лесорубом с ай-кью 16, девочкой-дебилкой из анекдота про херовое лето, Иваном-дураком из всех русских сказок.

Мы шли по коридорам.

Несколько раз за последние двое суток Олаф спросил, есть ли у меня вообще совесть. Дурацкий, если разобраться, вопрос, по множеству причин. (Мсье, тому было множество причин. Во-первых, у нас закончились боеприпасы…)

А в-четвертых, какое отношение к этому имеет совесть, ответила я. «Делай, что должен, и будь что будет» – не ты ли любишь размахивать йоговскими принципами?

– Ты ЕМУ должна? – проскрипел Олаф. – Должна? Скажи проще, что не можешь без него…

– Человек не может только без себя. Шли по коридору.

«Не думай о результате» – тоже из Аюрведы. Удачно я решила для себя вопрос вероисповедания: когда удобно – милосердная христианка, при случае – мстительная мусульманка, а тут вот стала внезапно буддисткой и чуть ли не последовательницей школы дзен.

А ведь если наложить на себя такое ограничение: не думать о результате, то жизнь однозначно покажется гораздо веселее, все правильно, кто ты есть в масштабах мироздания, чтобы планировать и ждать для себя каких-то пошлых результатов? Бог – творец, ему можно этим озаботиться, а тебе – нечего, на самом деле. Не думаю, чтобы я так смогла всегда. Но вот сейчас – пожалуйста.

В полном соответствии с Карма-Йогой я шла по коридору, и Олаф шел, не отпуская мое плечо.

У широкой, небрежно окрашенной в желтоватый цвет двери в восьмую палату мы остановились.

– Так, раньше сядешь, раньше выйдешь! – Грубый Олаф взял меня за кофтин черный капюшон и буквально просунул внутрь.

Я даже не очень успела испугаться, что нос к носу столкнусь с В-вской женой, ведь она вполне может на законных основаниях торчать рядом с больничной койкой В. на колченогом и неудобном табурете, заискивающе улыбаться врачам, чтобы лучше лечили, и совать санитаркам в карман шоколадки. И забыла испугаться того, что запросто могу принести дополнительных и незаслуженных страданий пациентам, встав посреди комнаты и примерно пятнадцать—двадцать минут методично растягивая глазочки, пытаясь в лежащих и забинтованных телах опознать В.

Практически так оно и произошло. Шесть кроватей, на пяти из них что-то такое было, человеческое. У самого окна – весь в бинтах совсем мальчик, нет, не он. Рядом – кстати, с гирей – нет, не он, тоже посторонний дядечка, с гигантскими усами. Еще два оказались старичками с пышными сединами, и у самой двери лежал предположительно В. – с ногой на вытяжке, светлые волосы, соответствующий возраст – но это был все-таки не В. Черт. Палатный народ смотрел на меня с легким недоумением. Черт. Никакого В. Выскочила за дверь и наткнулась на него. Они с Олафом стояли на некотором расстоянии, ели друг друга глазами, выразительно и густо молчали. Густое это молчание можно было уже нарезать большими неаппетитными ломтями. «Мы не виделись полтора года. Мы не виделись полтора года. Мы не виделись полтора года», – однообразно думала я.

На В. был неожиданный для кондовой Пироговки наряд-кимоно: белоснежный недлинный халатец в какой-то рубчик, удерживаемый белым поясом, и белоснежные же штаны, прямые. Халатец оживлял черный кудрявый иероглиф. Штаны и пояс не оживляло ничего, но костюм был удивительный. Просто космический какой-то костюм.

– Классное у тебя кимоно, – от неожиданности я забыла, что надо говорить, – это для карате?

– Нет, – живо ответил В., – ну для какого же карате, ты что, не видишь, какая здесь ткань?

– Ткань?

– Понимаешь, в карате ведь преобладает ударная техника, основное правило: «Считай свои руки и ноги острыми мечами», и спортивная форма непосредственно в процессе борьбы не задействована, шьется она из гладких и прочных материалов… понимаешь?

– Ага? – отлично складывается разговор, подумала я, нетрадиционно так.

– В отличие от карате, кимоно для дзюдо изготавливается из толстого и рифленого материала, рассчитанного на сильные броски и захваты со стороны противника… Вот как этот, и еще лацканы усиливаются специальными вставками… и проймы тоже, иногда колени, но не во всех моделях…

Клянусь, доктор, В. еще минут десять увлеченно выкладывал сто пятьдесят фактов о восточных единоборствах, которых вы не знали и стеснялись спросить. Наконец замолчал, переводя дух, готовясь, вероятно, ко второй части лекции, например, о борьбе джиу-джитсу.

– А… А ты же на вытяжке… Где гиря и гипс? – спросила наконец я.

– Сегодня сняли, – медленно проговорил В. и проделал руками небольшое движение, как будто бы он плыл брассом, – ну сколько можно?!

Понимаете, доктор, вот я не вижу человека полтора года, а стоит ему появиться в своем малообъяснимом кимоно для дзюдо, усиленном специальными вставками, как я уже приклеилась зрачками сначала к его локтю с иероглифом, потом улиткой переползла к шее, наконец, добралась до его светлых глаз с чуть опущенными внешними уголками. Поймала взгляд. И уже не отпускала.

– Блин, – расстроенно сказал он, – блин…

Олаф шумно попереминался с ноги на ногу, обращая на себя внимание. Обратила. «Сейчас идем», – сказала, не находя необходимой силы, чтобы действительно сейчас пойти. Как Лот и Лотова жена сама себе.

– Рада, что у тебя все хорошо, – проинформировала я В., – пока.

– А ты как? – светски поинтересовался В. – Как дела? Круги под глазами. Вид усталый.

Ну ни фига себе. Круги под глазами. Да я его чуть не похоронила.

– Сплю плохо, – мстительно ответила я.

– Это ничего, это даже хорошо, это правильно, – чему-то обрадовался тайный дзюдоист В., – у нас тут парнишка один лежал, с закрытой ЧМТ,[28] большой молодец, так он интересную мысль задвигал, про сон. Если мы спим ночью, говорил, то репетируем смерть. А если не спим, то продолжаем жизнь. Становимся мудрее.