София Катенина - Давай познакомимся!

Через полчаса они уже болтали, удобно расположившись за круглым столиком в открытом кафе. За мороженым последовали горячие напитки, а за капучино градус разговора неожиданно повысился до стадии «закипаю».

— Я уже неделю здесь обживаюсь и потихоньку учусь понимать, что они говорят, — щебетала Вера Павловна. — Ты не поверишь, но я приехала сюда, чтобы встретиться с любовью всей жизни!

— Ну почему же не поверю, — пролепетала Алена.

— После смерти моего бедного супруга прошло уже пять лет, и одиночество стало невыносимым, — рассказывала Вера Павловна. — Мне даже начало казаться, что я чувствую возраст. Хотя, конечно, это было очень преждевременно. Сынок подсказал решение — Интернет! Он у меня умница, весь в отца. Я разместила анкету, то-се... пошла на курсы английского, ну немного пофлиртовала, не без этого, и вуаля — у меня роман с шефом местной полиции.

— Роман?! — От неожиданности Алена сделала большой глоток обжигающего капучино и теперь сидела выпучив глаза. Она не могла проглотить не только кипяток, но и эту ошеломляющую новость — науке по-прежнему было неизвестно, есть ли жизнь на Марсе, но секс после шестидесяти действительно существовал!

— Безумный! — Вера Павловна возвела к небу неровно подкрашенные глаза. — Сначала мы долго переписывались, я сомневалась, а потом решила — не буду терять времени! И мы решили встретиться. Все оказалось как в моих лучших снах. Скоро мы едем в Альпы, я буду учиться кататься на лыжах. Правда, я немного комплексую — он на семь лет меня младше. Мне шестьдесят два. А ему всего лишь пятьдесят пять! Ты бы его видела, роскошный мужик! И эта форма — у нас таких не делают. Настоящий Коломбо! В постели жеребец... — Последние слова она произнесла многозначительным шепотом. — И любит эксперименты. Ты только посмотри, что он мне пишет! — И она, порывшись в телефоне, сунула Алене под нос эсэмэс-сообщение. — Я теперь постоянно таскаю с собой словарь, купила маленький, но этого даже там нет.

Неудивительно, что с переводом эсэмэски не справился словарь. Это было неприличное сообщение! Очень неприличное сообщение!

Алена, открыв рот, новыми глазами взглянула на Веру Павловну. Старуха куда-то исчезла — перед ней сидела по уши влюбленная женщина, загорелое лицо которой освещала лукавая улыбка счастья. Ее глаза горели, как у девочки, и этот огонь был хорошо знаком Алене. То, что говорила Вера, не было словами бабули, разменявшей седьмой десяток, — скорее это был треп веселой студентки, которая была без ума от нового парня.

— И тогда он сказал мне: «Ну-ка прыгай ко мне, беби!»

Удивительно, но встреча на улицах Нью-Йорка с Верой, шестидесятидвухлетней вдовой из Питера, стала самым прекрасным событием, которое произошло с Аленой за долгое-долгое время. Никакие материальные блага не могли сравниться с тем, что ей удалось приобрести за несколько часов, которые она провела с Верой Павловной в уличном кафе, составляя неприличные ответы на эсэмэс от игривого шефа полиции. Как будто она играла в DOOM, и ее пристрелили уродливые монстрымутанты, но игра выдала ей новую жизнь: горизонты, которые отмеряла себе Алена, раздвинулись до необозримых далей. У нее был свой маяк: Вера Павловна, персональная статуя Свободы — свободы от предрассудков, навязанных общественной моралью, и ограничений, которые диктует здравый смысл. Впереди было столько прекрасного, не тупик, но длинная дорога, целая жизнь, полная не только секса, любви и неожиданных встреч, но и неожиданно вернувшейся к Алене веры в себя!

В большом городе, таком как Москва, аномальная летняя жара быстро превращается в стихийное бедствие. Спастись можно, нырнув в фонтан, обложившись льдом в специальных пакетиках или заказав столик в Kinki — дорогом ресторане, где подавали суши и другие признанные хиты пан азиатской кухни. Здесь хорошо работали кондиционеры, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что и тут не обходилось без жара.

На открытом глазам посетителей японском гриле раскаленные угли обжигали нарезанное кусочками мясо.

Неугасимым огнем сияли глаза Александра.

И в дополнение ко всему мой рот пылал от невероятно острого перца чили, которым была украшена черная треска. Прошло всего лишь полчаса нашего свидания, а я уже умудрилась проглотить коварную пряность. Теперь же мне приходилось выдавать стоящие в глазах слезы за издержки сентиментального нрава.

В целом же, не считая досадного инцидента с перцем, наш вечерний ужин проходил прекрасно: я была счастлива уже тем, что он вообще состоялся. Ничего не перенеслось, не сорвалось, не отменилось, никто не опоздал и не захворал, и в назначенное время я аккуратно спустилась на высоких каблуках со ступенек и забралась на переднее сидение Jaguar, чтобы наконец-то встретиться с самым привлекательным мужчиной нашего города в ресторане за ужином, который демонстрировал его заинтересованность в продолжении отношений.

Чертов перец!

— Если бы в детстве мне кто-нибудь сказал, что я буду есть сырую рыбу, я бы ему не поверил, — улыбнулся Александр. — Я и жареную-то ел с трудом. Только ту, что мне готовил дед.

— Он у тебя рыбачил?

— Был страстным рыбаком. Мог сидеть с удочкой на берегу любой лужи часами. И даже самую маленькую рыбку всегда потрошил и жарил. Вот ее я мог есть.

— А я любила глазированные сырки, — вспомнила я. — Они стоили...

— Десять копеек! Но я родился в Новосибирске, там они продавались только в детском кафе «Космос», да и то очень редко. У меня была копилка в бутылке из-под шампанского...

— Зелененькой такой?

— Да!

— У меня тоже! Туда помещались только десятикопеечные монетки. Мама их собирала, а я вытряхивала. Сырки стоили десять, а мое любимое мороженое — двадцать восемь, — развеселилась я. Это было прекрасное время: однажды мне повезло, и я нашла по дороге в школу три рубля на асфальте.

— Были еще пирожные с кремом за двадцать две копейки, — мечтательно вспоминал Алекс, — и жевательная резинка «Дональд» за рубль!

— А в девяностых появилась «Турбо» с машинками, и мне мама привезла целый пакет из Польши, — вспомнилось мне.

Он сидел совсем рядом — и неожиданно начал казаться мне таким... родным. Сентиментальная половина меня была в полном восторге, в то время как чувство самосохранения призывало задать вопрос, лежащий в стороне от обсуждения общего для нас с Алексом советского детства. Мне надо было сформулировать свои сомнения деликатно и дипломатично и ни в коем случае не опускаться до лобовой атаки.

— Скажи, пожалуйста, а та девушка, ну... С которой ты... с которой вы... с которой я видела тебя на стадионе... она кто?