Мари Фишер - Нежное насилие

– Да, верно, – признала она. – Как это получается, что ты так много обо мне знаешь?

– Я много думал о тебе.

– Это очень лестно.

– Ты этого заслуживаешь. – Он сел на сундук с твердой крышкой, служившей ей чем-то вроде хранилища для бумаг. – Ты, кстати, не хочешь спросить, что меня вообще к тебе привело?

Она взяла пустую чашку из-под кофе, стоявшую рядом с пишущей машинкой.

– Разреши, я хоть чуточку уберу комнату.

– Нет-нет, это совершенно ни к чему. Сядь же, наконец!

Она села к столу и пробежала глазами листок, заправленный в машинку. Он продолжал:

– Я пришел тебя поздравить. Я и Зерена (с моей стороны невежливо ставить себя на первое место, но как-никак я ведь босс!), так вот, мы прочитали три твои главы и находим их великолепными.

– Спасибо, Эрнст. Приятно это слышать. Правда, у меня самой было ощущение, что они удались, но ведь тень неуверенности всегда остается до тех пор, пока кто-нибудь не подтвердит мнение автора.

– Кто-нибудь? – переспросил он с усмешкой.

– Я, конечно, имею в виду тебя. Твое суждение мне важнее всего.

– Надеюсь, что так. Между прочим, что это ты тут начала писать на машинке?

– Ты уже подсмотрел?

– Я не хотел быть нескромным. Но когда сидишь в ожидании твоего появления перед твоей же пишущей машинкой, вряд ли можно заняться еще чем-то, кроме чтения заложенного в нее текста. Не зажмуриваться же!

– От такого джентльмена я этого не ожидала.

– Как видишь, я не джентльмен. Это письмо дочери, да?

– Я пишу ей каждую неделю. Я… – Она подыскивала слова объяснения. – Я не хочу, чтобы связывающая нас нить оборвалась.

– Надеюсь, ты оставляешь себе копии.

– Да, я пишу под копирку. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что думаю, из этого может вырасти книга под названием «Письма к дочери-капризуле».

– Кто же этим заинтересуется?

– Миллионы матерей и дочерей. Ведь у всех бывают подобные конфликты. И если не ошибаюсь, ты стремишься в письмах дать им объяснение?

– Да, это верно, – задумчиво ответила Катрин.

– Возможно, их удастся использовать и в «Либерте».

– Нет, – очень решительно отказалась Катрин, – этого я не хочу.

Он не пытался ее переубеждать, а лишь ожидал более подробного объяснения.

– Не подумай только, что наш журнал кажется мне недостаточно хорошим для такой публикации. Ты знаешь, как высоко я его ценю. Но ведь затрагиваются сугубо личные отношения – между мной и моей дочерью. Я пишу письма только для Даниэлы и не хочу при этом пытаться привлечь возможно более широкую читательскую аудиторию.

– В общем, я тебя понимаю. Но мне все же жаль. Хочу надеяться, что это не последнее твое слово.

– Верно, не последнее. Если Даниэла все же переедет ко мне и согласится затем на публикацию, я охотно перечитаю все копии вместе с тобой. Наверное, многое придется вычеркивать, ведь я, естественно, повторяюсь.

– Согласен, Катрин. Так и сделаем.

Катрин вдруг сообразила, что совсем не проявляет гостеприимства.

– Можно тебе что-нибудь предложить из напитков, Эрнст? Чай? Кофе? Сок? Или бокал вина?

– Спасибо. Я хочу пригласить тебя отобедать вместе.

– Как мило! – Она вскочила с места. – Но тогда я хоть чуточку подкрашусь.

Он засмеялся.

– Хорошо женщинам! Хочешь стать красивой, хватайся за кисточку и помаду! А что делать нам, несчастным мужчинам?

– У вас несравнимое преимущество перед нами: вам красота ни к чему, никто ее от вас и не ожидает. Красивый мужчина чаще всего даже вызывает подозрения.

– Что ж, и то утешение.

Катрин взяла пустую чашку из-под кофе и пошла к двери.

– Я буду готова через пару минут.

– Скажи, а как там дела в Гильдене?

Катрин нахмурилась.

– Боюсь, что не очень-то хорошо. Правда, моя мать в этом не признается, но у меня впечатление такое, что «Вязальня» работает без особых успехов.

– Ничего удивительного. Ты была душой предприятия.

В Гильдене дела действительно шли не лучшим образом. Хельга Гросманн раньше думала, что сможет и без участия Катрин продолжать работу в «Малой вязальне» столь же успешно, как ранее. Ведь она и только она еще в то время, когда возвратилась в родительский дом, сумела буквально на пустом месте организовать это дело. Теперь же ей даже доставляло удовольствие самой закупать материал, то есть выполнять те обязанности, от которых ее в последние годы освобождала Катрин. Хельга создала себе очень солидные запасы нити на теплое время года.

Разумеется, Тилли, которая ей периодически помогала, была далеко не так усердна, как Катрин. Понятие о рукоделии эта молодая женщина усвоила только благодаря работе в «Вязальне», и ее знаний было недостаточно, чтобы давать эффективные рекомендации клиентам. Впрочем, Хельга это учитывала. Хуже было другое – недисциплинированность Тилли, к этому Хельга никак не могла привыкнуть. Именно в тот момент, когда Хельге требовалась помощь, Тилли обязательно должна была идти к парикмахеру, а в хорошую погоду предпочитала работе прогулки с маленькой Евой.

Это возмущало Хельгу. Своей тактикой мягкого, но не терпящего сопротивления нажима она ничего не могла добиться от Тилли. Начались злые пререкания, которые ни к чему не привели, так как обе стороны чувствовали себя правыми.

Хельга стала подыскивать себе другую помощницу, но те женщины, которые были заинтересованы в получении работы, либо не подходили Хельге, либо запрашивали слишком высокую заработную плату. Хельга пришла к неприятному для себя выводу, что Катрин заслуживала более высокого жалованья.

Но и это было еще не самое скверное. Уже через пару недель выяснилось, что вторая сотрудница в лавке вообще не нужна. Хельге и одной-то делать было почти нечего.

Клиентки заходили, с удивлением узнавали, что Катрин уже нет, и любопытствовали, чем это вызвано. Иногда при этом возникала забавная болтовня, которая приносила Хельге удовольствие. Но затем даже постоянные клиентки стали одна за другой исчезать. Без Катрин, которая умела так хорошо все объяснять, сразу же находить огрехи в работе клиенток, всегда была готова своими руками распустить пару рядов и тут же их заново связать, лавка потеряла свою притягательную силу.

Впрочем, Хельга этого не признавала. Она говорила себе: «Кажется, рукоделие стало занятием старомодным» или: «Шерстяные вещи можно купить и в магазине, да к тому же гораздо дешевле».

Но если бы даже она и осознала причину крушения, это не помогло бы внести какие-либо изменения в печальные дела лавки.

В дополнение ко всему, ее перестали замечать на улицах. Прежние клиентки глядели на нее, как на пустое место, или вообще избегали встреч. Ей было ясно, что это не презрение; просто женщины опасались, что их попросят объяснить, чем вызвано изменение их отношения к ее лавке. Но и это было Хельге неприятно.