Ксения Беленкова - Вьюга юности

– Который час? – спросила одна маска лица, расстегивая молнию рта.

Саша, не останавливаясь, взглянула на часы – стрелки стояли.

В то время, как она бежала от темноты, а темнота гналась за нею – все вокруг неслось с кажущейся немыслимой скоростью. Часы замерли, превратив эту гонку в нескончаемый миг…

Саша бежала и почему-то думала о простом карандаше. Иногда она зажимала его между пальцами, разглядывая высеченные буквы «тм», и начинала раскачивать: сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Длинные концы, как качели, мелькали: вверх-вниз. Дерево становилось точно пластилиновым, гибким, а потом и вовсе исчезало. Глаз уже не успевал ловить движения карандаша. Он был и одновременно – его не было.

– Саша, что ты делаешь? – удивлялся папа забавам дочери.

Тогда она останавливала карандаш между пальцами, и тот словно появлялся обратно из небытия – как живой.

– Создаю карандаш, – гордо отвечала она.

Часы стояли. А Саша все еще продолжала бег и чувствовала себя, точно невидимый карандаш, замерший в быстроте вращения. Она была, и в то же время – ее не было.

И вдруг кто-то за спиной ответил белой маске:

– Без четверти шесть.

И жизнь снова понеслась, завертелась: заскрипели невидимые шестеренки внутри часового механизма земли, и она закрутила над собой снежные вихри, а вечер покатился в пасть ночи. И снова от фонаря до фонаря Саша спешила к дому.

Еще днем, когда она бежала по улицам, ей казалось, что город утонул в стакане молока – все вокруг было белым и мокрым, и путь домой смыло снежным потоком. «Как можно возвращаться туда, где за скрипучими дверцами старых шкафов хранились вечно молодые тайны? – думала она. – Туда, где казавшиеся каменными ценности – честность, искренность, откровенность, вдруг рухнули, разлетелись прахом?» Но, как ни удивительно, сейчас, возле заброшенного пустыря, Сашу влекло лишь одно тепло – тепло ее дома. Другого у нее все равно не было. Лишь бы добежать туда, а уже потом, забравшись под тяжелое ватное одеяло, согрев комнату светом ночника, она еще раз все обдумает. И тогда, возможно, новое утро принесет новую правду. Правду завтрашнего дня.

Саша добежала до следующего фонаря: еще два и – конец страха и тьмы. Там, за двумя фонарями – яркий свет окон и рекламных вывесок. Там – смех и перебор гитары. Там – жизнь. Там – дом. И вдруг следующий фонарь замигал блеклым глазом и… потух. Промежуток тьмы до спасительного острова живого света стал в два раза длиннее – метров двадцать, не меньше. Казалось бы, что такого? Бегом это расстояние можно преодолеть за пару минут. Но Саше захотелось прилипнуть к фонарному столбу, рядом с которым она стояла, прорасти в лоскуте его вялого свечения и забыть про окружающую тьму. Она дрожала, как испуганный заяц: все это вдруг напомнило ей одну историю, что рассказывал когда-то дед. Лето вплеталось в этот мрачный зимний день уже не в первый раз. Сейчас Саша уж видела вокруг не отмороженный город, а дачу папиных родителей: как она сидит на веранде за широким дубовым столом. Ноги еще не достают до пола, и она болтает ими так, что шлепки слетают со ступней. А вокруг шелестят березы, стрекочут цикады да ветер лениво перебирает длинную челку…

– Помню, ехал я как-то вечером с рыбалки: тут-то со мной и приключись эта история…

Дед отхлебнул душистого мятного чая из толстостенной чашки. А бабушка лишь улыбнулась и положила внучке на блюдце крупный кусок домашнего яблочного пирога с корицей. Эту историю дед рассказывал частенько, но семилетняя Саша готова была заглатывать ее каждый раз, как и бабушкин вкуснейший пирог – благодарно и жадно.

– Дорога там шла узкая, в одну полосу, – продолжал дед. – Две машины с трудом разъезжались, щекоча друг друга боками. А по сторонам стояли деревья: густо, ствол к стволу. Так вот, был поздний августовский вечер. Луна, Млечный Путь да фары моей жестяной старушки освещали полотно. И вдруг, волк его раздери, под колеса мне выскакивает заяц! Уши и ноги длинные, а тельце маленькое, как у котенка. Мечется он в свете фар: я – влево, и заяц – влево. Я – вправо, заяц – туда же. Боится сероухий выпрыгнуть из луча света и скачет перед колесами, а в лес – ни ногой…

Дед замолчал, откусил яблочного пирога и начал медленно пережевывать кусок.

– И что же дальше, деда? – в который раз с неизбывным любопытством переспрашивала Саша.

– Пришлось спасать, – причмокивая, отвечал дед. – С зайцами одна беда – как попадут в луч света, так не могут в сторону ступить. Пришлось остановиться и выключить фары. Посидел минутку, подождал в полной темноте. Потом потихоньку завел мотор, включил фары, а сероухого уже и след простыл, только хвостик за деревом и мелькнул – ушел счастливец в ночь.

Саша запустила ложку в смородиновое варенье, облизнула ее и счастливо улыбнулась.

– К папе с мамой, наверное, побежал.

– Или к деду с бабкой, – прищурился дед.

– А у зайцев есть бабушки и дедушки?

– Конечно, у всех есть, кто о них помнит…

Саша вздрогнула, мигом возвращаясь из детства. Теперь она снова была взрослой, испуганной и замерзшей. Клубочек пара сорвался с губ и повис в морозном воздухе. Этот клубок показался Саше похожим на зайчонка из дедушкиного рассказа – маленький и вроде бы уши торчат. Решимость взяла верх над страхом: она не станет стоять под фонарем, как загнанный в луч от фар заяц! Будто спасенный дедом зверек научил ее одной важной истине – иногда стоит войти во тьму, чтобы добраться туда, где свет.

Тогда Саша до боли закусила губу и побежала.

Шаг. Другой. Темнота сгущалась. Потухший фонарь будто насмехался – давай, беги сюда, девочка. Казалось, за ним притаилась чья-то тень. Саша представляла, как черный незнакомец выскочит из-за фонарного столба и утащит ее во мрак. А всего лишь в десяти метрах – там, где свет и смех, перебор гитары проглотит ее крик.

«Что это было, братан?» – спросит гитарист, прервав песню на полуслове.

«Не парься, чувак, играй! – ответят веселые голоса. – Это кричала ворона. Пой, брателло!»

И снова польется музыка, и смех будет колыхать влажный декабрьский воздух. А она – Саша – пропадет в лапах черного человека.

Мрачный фонарный столб приближался. Еще несколько шагов, и она поравняется с ним.

Саша закрыла глаза и представила себя трусливым зайцем в тот момент, когда дед выключил фары – вокруг были темнота и свобода. А ноги тем временем продолжали жить своей жизнью, отбивая чечетку по льду дороги…

Вот и музыка поддержала зимний танец. Вот и смех подоспел. Саша открыла глаза. Пустырь остался за спиной, а перед ней, на освещенном светом фонарей и окон дворе, развлекалась группа веселых ребят. Одинокий столб замер позади, в лапах почерневшего пустыря. Незнакомца там не было. Никто не гнался за Сашей…