Томас Уайсман - Царь Голливуда

— Не волнуйся, мама, не волнуйся, пожалуйста.

Затем он провалился в глубокий, спокойный сон и проспал двенадцать часов, а когда проснулся, ему стало легче.

Когда жар спал, он все еще был слаб, и теперь Леушка посвятила себя его выздоровлению. Во-первых, она решила, что он может есть только легкую, хорошо усваиваемую пищу. Во-вторых, она ограничила его рацион супами. Посадив его в большой кровати, обложив подушками, она с ложечки кормила его крепким бульоном.

— Ну, еще капельку супа. Ты будешь еще суп? Он тебя укрепит.

И она счастливо улыбалась, видя, что его аппетит возвращается.

— Кусочек цыпленка? Простой вареный цыпленок не может тебе повредить. Вот, я дам тебе белое мясо, нежное, как масло, оно только на пользу. Вот так, хорошо, кушай. Кушай и поправляйся.

Алекс ответил на любовную материнскую заботу тем, что заметно окреп. Она настояла на том, что ребенок не может спать один: вдруг он проголодается или захочет пить, поэтому необходимо, чтобы она постоянно находилась рядом с ним. Приблизительно неделю Оскар спал на кухне, но в один прекрасный день, вернувшись из магазина, Леушка обнаружила записку, что он ушел, ушел по делам и его может какое-то время не быть. Он одалживает у нее обручальное кольцо и еще то, другое кольцо, которое он подарил ей в день их помолвки. Он объяснил это тем, что в квартире не осталось ничего годного под заклад. И сразу же, как только семейство пришлет сколько-нибудь денег, он первым делом выкупит, первым делом выкупит эти кольца.

Алекс выздоравливал медленно. Ночью, в объятьях матери, он обычно спал хорошо; снился ли ему дурной сон или он внезапно чего-то пугался, мать тотчас успокаивала его и прогоняла все его страхи, так что ему снова становилось хорошо и счастливо. В течение дня Леушка стала выводить его понемногу на улицу, на воздух.

— Это лучше, — сказала она после нескольких дней таких прогулок, — теперь у тебя даже щечки порозовели.

Оскара не было уже недели три, и Алекс однажды вечером спросил у матери:

— Где папа? Почему он всегда уходит?

— Твой папа зарабатывает нам на жизнь, поэтому он и уходит.

Ребенок обдумал сказанное, потом продолжил расспросы:

— Мне тоже надо будет уходить зарабатывать на жизнь?

Она улыбнулась в ответ:

— Когда-нибудь, возможно. Но у тебя еще есть время.

— Я не хочу зарабатывать на жизнь, раз для этого придется от тебя уходить.

Она прижала его голову к своей груди.

— У тебя пока есть время. Во-первых, сначала ты должен вырасти большим, сильным мальчиком, умным мальчиком, и ты станешь им, так что твоя мама будет тобой гордиться.

— А что делает папа, когда уходит?

— Он занят бизнесом, твой папа высокоразвитый человек. В Вене, когда я была девочкой… Ах, видел бы ты своего отца тогда! Он пользовался всеобщим уважением. Он был деловым человеком, только вот никак не мог преуспеть. Все его планы оставались на бумаге. Представляешь себе? Покупки, продажи — все только на бумаге. Воплощать все это в действительность, своими собственными руками, — нет, это было не для твоего папы. Он мог продать что угодно, твой папа. Покупателя он находил всегда, потому что его повсюду знали, у него везде были связи. Один раз, помню, он продал пять тысяч пепельниц, которых ни один магазин не хотел брать. Металлические пепельницы. Ну кто бы захотел купить пять тысяч металлических пепельниц? Так твой папа вычислил такого покупателя, которому эти пепельницы были нужны. И кто же, как ты думаешь, этот покупатель? Торговый флот! Ведь логично. На суднах бывает качка, предметы часто падают, так эти пять тысяч металлических пепельниц при падении бесценны, они же не бьются. И эта сделка выгодна всем! У твоего отца всегда столько прекрасных идей. Это высокоразвитый человек! Все восхищались им. Он способен на замечательные вещи, потому он и привлек мое внимание. Он возил меня в оперу в фиакре…

— Мама, почему вы уехали из Вены?

Этот вопрос Алекс задавал и раньше, но никогда не получал достаточно определенного ответа.

— Тут целая история, — говорила Леушка. Она говорила это со вздохом. — Твоему папе изменила удача… — На секунду Алексу показалось, что сейчас она ему все объяснит, но она удержала себя от рассказа. — Это было просто катастрофой… — сказала она и замолкла.

Все время, что Оскар отсутствовал, в доме припасалось достаточно еды, чтобы ознаменовать его, как всегда неожиданное, возвращение достойной трапезой. Часто, сидя за шитьем, Леушка на миг замирала и прислушивалась, определяя, чьи это шаги на лестнице. Когда она слышала, что это не его шаги, не шаги Оскара, она глубоко вздыхала и возвращалась к шитью. Временами она подходила к окну и напряженно смотрела вниз, на улицу. Иногда в ней просыпался страх, что Оскар никогда не вернется к ним, что с ним случилось что-то плохое, он при смерти, или он встретил другую женщину и предпочел остаться с ней, — она знала, что у него были другие женщины, иногда она улавливала среди его запахов и запахи этих, чужих женщин, это случалось сразу, как только он возвращался. Но она старалась не думать об этом, она не любила думать о плохом. Во всяком случае, она ничего не говорила ему, а принималась за шитье или за кормление ребенка.

Когда Алекс совсем выздоровел, она стала частенько брать его с собой, отправляясь за заказами и относя выполненную работу, чаще всего починки и штучную штопку, все то, что она делала для разных мелких торговцев галантереей и трикотажем, которые не имели в своих крошечных заведениях постоянных мастериц для такого рода работ. Пока его мать занималась своими делами в галантереях, Алексу разрешалось побыть на улице, с напоминанием, что он не должен далеко уходить, иначе потеряется. И был один галантерейщик, визиты матери к которому особенно радовали Алекса, потому что рядом с ним, по соседству было нечто совершенно очаровавшее мальчика: соседний магазин был переделан в театрик, где показывали фильмы. Его отец считал это весьма низкой формой развлечения, подходящей разве лишь неграмотным и невежественным людям, не знающим языка той страны, где они живут, и которые могут следить за происходящими событиями, лишь когда они им рассказаны языком движущихся картинок. Алексу запрещено было входить в такие места, но это не могло запретить ему глядеть на плакаты и афиши, вывешенные снаружи театра и в его вестибюле. Под оштукатуренными колоннами входа, арки которого были украшены гирляндами цветных электрических лампочек, находилось название театра, составленное из гигантских букв высотой в два этажа. Днем, когда иллюминация была выключена, можно было видеть между буквами окна и в окнах людей, живущих там, и они казались маленькими и ничтожными в сравнении с громадными буквами. Название театрика "Бизу" являлось основанием рекламных украшений. От буквы "И" фонтанообразно извергались гирлянды цветных электрических лампочек, уходящих по фасаду здания гораздо выше букв, и там, на вершине импровизированного фонтана, будто мячики, поддерживаемые восходящими струями воды, расцветали гроздья звезд, каждая из которых содержала разные сообщения: "Вход 5 центов", "Мир в движении", "Непрерывный показ", "Приходите всей семьей", "Здесь показывают только те картины, которые чисты и моральны — приводите детей", "Непрерывное действие — восемь фильмов до полуночи". Вечером, когда темнело и все зажигалось, гроздья звезд периодически гасли и снова зажигались по порядку; сначала вспыхивало созвездие "Вход 5 центов", потом по всему фасаду поочередно зажигались все остальные. Внутри, в колоннаде входа, в центре вестибюля находилось нечто вроде будки с куполообразной крышей, где можно было приобрести билет на сеанс. Вестибюль обычно был переполнен народом; одни терпеливо стояли в очереди за билетами, другие рассматривали афиши и плакаты. Большинство людей приходило сюда в рабочей одежде, кое-кто явно нуждался в бритье и умывании, и Алекс понимал, почему его отец пренебрежительно относился к этому виду развлечений: клиентура здесь вряд ли была образованна и воспитанна так, как образованы и воспитаны люди высшего класса.