Джойс Данвилл - Открытие сезона

Начались ухаживания, вернее, интрижка, как мы оба ее называли. Мы ходили смотреть на горилл в зоопарке, что было популярно среди тогдашних интеллектуалов. Мы посещали кладбище Хайгейт Семетери, самое красивое место в Лондоне, и целовались среди надгробий и увядающих венков, а я пыталась объяснить ему всю прелесть окружающей обстановки. Мы гуляли в Баттерси-Парк. Пили кофе в его квартире в Челси. И в один прекрасный день решили пожениться. Я точно не помню, как именно мы пришли к этому решению, и снова мне пришлось восстановить хронологию событий, чтобы убедиться, что поженились мы не из-за Флоры. Это действительно так. Думаю, я вышла за Дэвида, потому что это казалось самым невероятным поступком, на который я была способна. Я не могла отчетливо вообразить, какая жизнь ожидает нас с ним, но явно неспокойная: я даже думала, что он так и пойдет по жизни со сжатыми кулаками и набычившись. Я не искала легкой жизни, мне хотелось чего-нибудь неожиданного, необычного.

Никто не поверил, когда мы сообщили о нашей женитьбе. И как правы они были в своем скептицизме! В конце концов все решили, что я забеременела, и принялись давать мне различные советы, лучший из которых исходил от моего отца. Лучше незаконнорожденный внук, сказал он мне после первой встречи с Дэвидом, чем неудачный брак. Я ответила, что он ошибается, и он промолчал. Отец был очень скромным человеком и не любил никого задевать. К счастью, родители Дэвида были слишком потрясены, чтобы высказывать свое мнение обо мне. Мы встретились на свадебной церемонии в Кэмбридже, родном городе моего отца. Он – богослов; на родителей Дэвида это сначала произвело впечатление, но вскоре они поняли, как мало это значило на деле. Они были удивлены, что мой отец может сочетать алкоголь и Бога, и проигнорировали шампанское. В конце вечеринки они просто негодовали. Для человека, говорящего о вере, сказали они моей тетке, не зная, что она моя тетка, он имеет слишком мало уважения к благопристойной жизни.

До свадьбы мы жили раздельно, подогревая инстинктивно наши сексуальные интересы. Поженившись, поддерживать дистанцию было невозможно. Вначале наша взаимная страсть коренилась в нашей несхожести: он – яркий, обаятельный, фотогеничный эгоист и я – профессионал и эксцентрическая особа. А в кровати и за завтраком эгоизм совсем не обаятелен, а эксцентричность вовсе не эксцентрична. Это общеизвестная история, я знаю. Страсть задыхается в рутине. Мы поженились в спешке и постепенно раскаялись в содеянном. Конечно, мы были целым скоплением всяких пороков, присущих женам и мужьям, которые и обязаны удерживать последних от брака. Но все равно, даже в самые худшие времена я никогда не жалела, что мы сделали это. Мы совершили отличную сделку, думая, что каждый из нас обладает той натурой, к которой захочется добровольно приковаться цепями навечно. Посредством этой церемонии мы хотели бы подмазать запылившиеся колеса карьеры. Я иногда чувствую, что мы потеряли друг друга, добившись столь многого. И не наша несхожесть висела камнем на моей душе, а именно сходство наших эгоистических натур. Подробности нашей совместной жизни вызывали во мне отвращение: я ненавидела то, как Дэвид разбрасывает свою одежду поверх аккуратно сложенной моей, готовясь ко сну. Мне было противно смотреть на раскиданное по всей комнате постельное белье. Когда я сплю одна, я почти не мну простыней. Кстати, я знаю, что мой образ жизни тоже раздражает его: он никогда не мог понять, почему мне необходимо так долго укладывать волосы, придумывая все новые прически, перед тем, как отправиться на вечеринку, и через несколько месяцев ему больше не казалась забавной моя привычка носить эксцентричные украшения, купленные на всяких развалах, и мое желание наполнять дом различной «викторианской рухлядью», как он говорил.

Четырнадцать месяцев спустя у нас уже была Флора. Я просто взбесилась: это произошло благодаря беззаботности Дэвида. Я была подавлена всеми отрицательными сторонами беременности, и последние два месяца перед родами почти не разговаривала с ним от отчаяния. Но, несмотря ни на что, она родилась, и это тоже всем известная история, я даже горжусь ее общеизвестностью. Мы изменились. Теперь я вижу: мы просто изменились. Вопреки ожиданиям, я сильно привязалась к Флоре, и всякий раз при виде нее, меня наполняло чувство восторга и удивительного облегчения. То, чего я боялась больше всего в своей жизни, стало самой огромной радостью. Дэвид тоже был очень внимателен к ребенку, и, к нашему взаимному удивлению, на этой стадии отношений мы снова оказались в объятиях друг друга. И так продолжалось около трех лет, мы плыли по течению, удовлетворенные, с ощущением счастья и покоя; единственное, что было мной навсегда утрачено, это мой первоначальный благоговейный страх. Самое удивительное, что мы совсем не изменяли друг другу. Я не понимаю, почему Дэвид хранил мне верность: он говорил, что сбился со счета, скольких девушек уложил в постель до нашей женитьбы, и я верю ему, хотя эти заявления не производят на меня такого впечатления, как раньше. Но истинные причины, почему он не компенсировал себе мои периодические недомогания, остаются скрытыми. Я же не изменяла ему по совершенно очевидным мотивам: отсутствие времени и, кроме того, мне не удалось встретить человека, который бы мне понравился. Все очень просто. Да, никого, кроме Дэвида. И хотя я не чувствовала себя слишком ему обязанной, я и никому другому тоже не была ничем обязана.

Вот таково было положение вещей перед нашим отъездом в Хирфорд.

Однажды в феврале, вскоре после того спора, когда Дэвид пробил кулаком стену в спальне, он взял меня в Хирфорд, чтобы осмотреться. Как оказалось, это был мудрый шаг. Он арендовал машину на целый день: у нас не было своей. Мы могли позволить себе нанимать машины, не заботясь о плате, но купить собственную были не в состоянии – наш доход, как и у многих актеров, часто соседствовал с непомерными расходами. Этот арендованный автомобиль был милым и элегантным, его красные пластиковые сиденья были аккуратно обтянуты прозрачными целлофановыми чехлами, печка работала отменно, и я сидела в тепле и с благодушной улыбкой любовалась сельским пейзажем. Был солнечный холодный день, и Джо спал у меня на коленях. Флору мы оставили дома: ее укачивало в машине. Боюсь, она очень нервный ребенок.

Прошлой ночью я читала о Гаррике. Кажется, он родился в Хирфорде, как Кембл, миссис Сиддонс и Нелл Гуинн, хотя из всей четверки наибольший интерес для меня представлял именно Гаррик. В честь него даже назвали новый театр – театр Гаррика. Старый же, давно позабытый, носил имя Кембла. Мне понравилась эта идея с Гарриком: он представлялся мне счастливым человеком. Вот что сказал о нем Сэмюэль Джонсон: «Сэр, – сказал он Босвеллу (или кому-то еще), когда тот пожаловался на излишнюю веселость Гаррика, – человек, заставляющий всю нацию восхищаться собой каждый день, имеет причину для хорошего настроения». А когда он умер, Джонсон сказал, что померкла радость мира. Отличные высказывания и вполне заслуженные. Я также прочла о собственном фестивале Гаррика, проводимом в Стратфорде в честь двухсотлетия Шекспира, и ставшем настоящей катастрофой: Эйвон вышел из берегов и смыл все павильоны, столы с закусками и все остальное, за исключением зрителей и организаторов фестиваля. Интересно, не ожидается ли чего-нибудь подобного в этом году, благодаря усилиям Виндхэма Фаррара.