Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

— Они от всего сердца говорят: I love you, Miss Lana, — продолжала я.

— О, я тоже могу это сказать, даже по-кельтски…

И, выдержав паузу, Шон действительно что-то пробурчал, а потом расхохотался, а я на очередном повороте впечаталась в дверцу.

— Они, — я судорожно пыталась что-то придумать. — Они, — Мозг отказывался работать. — Они, — Ура! — Они любят рисовать!

Повисла пауза. Либо красноречие Шона иссякло, либо он действительно старался плавно войти в следующий поворот.

— Увы, я не умею рисовать. Но с удовольствием погляжу, как это делают настоящие художницы. Я уже сказал мисс Брукнэлл, что меня можно беспокоить по любому поводу в любое время дня и ночи. А когда можно потревожить вас, мисс Лана?

Он остановил машину, и мое сердце упало. За окном была полная темень.

— Меня тревожить не надо, — я набрала в грудь побольше воздуха, чтобы голос прозвучал достаточно твердо. — Я не свободна.

Его рука продолжала лежать на руле. Глаза были устремлены в ночь, туда, где вдалеке сливались в черное пятно высокие деревья.

— Я понимаю, что рисование отнимает все свободное время, — сказал Шон, переворачивая мои слова так, как ему было выгодно. — Но именно посмотреть, как вы работаете, я и хотел. Я же сказал, что сдал коттедж ради картины.

— И еще нескольких тысяч евро, — зло вставила я. — Со сдачи коттеджа вы и живете?

— Не только. Но моя работа обыденна. И в свободное время я хотел бы хоть немного приобщиться к искусству. Разве я многого прошу?

— Обычно мы встаем в шесть, но писать начинаем по-разному в зависимости от солнца. Только сейчас я не знаю, сколько времени у нас возьмет перестройка на новый часовой пояс. Уже поздно, — Я взглянула на часы на приборной доске. — В десять я обычно сплю, а сейчас первый час. Можно уже ехать?

— Куда? Мы приехали. Вон та тропка между деревьями ведет прямо к двери. Выходи. Я разверну немного машину, чтобы осветить дорогу. Дойдешь самостоятельно?

— Спасибо за вечер, Шон, — сказала я как можно вежливее, все еще не поборов смущения за свои слова и мысли.

Наверное, когда приноровлюсь к местному английскому, я стану с первого раза понимать услышанное. Я аккуратно прикрыла дверцу, но успела разобрать тихое: — Sweet Dreams, lass!

Я осторожно прикоснулась к дверной ручке, вдруг испугавшись, что Лиззи опустила щеколду. Глупость, конечно, но в нашей ссоре изначально отсутствовал здравый смысл. К счастью, дверь поддалась, явив мне черное чрево коттеджа. Отлично, утро вечера мудренее. Особенно в моем состоянии. Фары мигнули и исчезли за деревьями, а лучше бы Шон помедлил и дал мне возможность расшнуровать грязные кроссовки. Хоть на это у меня хватило трезвости ума!

— I called this bastard five times in a row before he finally managed to answer the phone. (Я набирала этому ублюдку пять раз прежде, чем он соизволил снять трубку.)

Свет пронзил темноту вместе со словами, ударившими меня в лицо ледяным дождем.

— I told him to bring you back right away. Otherwise, I would report a drunk driver to the Gardai. (Я сказала, чтобы он тотчас вез тебя домой. Иначе я сообщу в полицию о пьяном водителе.)

Я затворила спиной дверь и осталась стоять у порога уже босая. Лиззи отложила в сторону "Киндл', который до того читала в полной темноте и чуть притушила свет лампы. Я глядела на нее так, как не смотрела давно, будто собиралась прорисовать на знакомом лице каждую морщинку. Она выглядела ужасно — черты лица заострились, незаметные днем дуги злобно очертили уголки губ и глаз. Она оставалась в джинсах и фланелевой рубашке в шотландскую красную клетку, хотя я ожидала застать ее спящей.

Слова медленно доходили до почти уже спящего сознания. Лиззи звонила Шону? Я не слышала в жутком шуме никаких звонков, а он, наверное, услышал один, когда я танцевала. Вот почему после танцев мы так быстро засобирались домой! Только откуда ей было знать, где и с кем я нахожусь?

Я наблюдала за тобой из окна. Мне бы, дуре, позвонить ему сразу, но я не ожидала, что ты настолько не в своем уме, что сядешь в машину с неизвестным да еще и пьяным водителем.

— Я не видела, что он пьян.

— А что ты вообще видела?!

Лиззи выкрикнула фразу слишком злобно, но сразу замолчала и поднялась из кресла, медленно, будто каждое движение отзывалось в ее теле болью.

— Ты сейчас похожа на мою племянницу. Только той пятнадцать, а тебе двадцать восемь, Боже правый! Двадцать восемь! Ты не должна вести себя, как подросток. Хлопать дверью и отправляться пить с неизвестным мужиком. О чем ты думала, Лана?

Я промолчала, потому что ответить мне было нечего. Не могла же я сказать правду, что я не думала ни о чем, кроме как о боли, которую причинили мне ее слова.

— Я никак не ожидала, что ты настолько не осмотрительна, — не унималась Лиззи.

— Когда ты не вернулась через полчаса, я отправилась по твоим стопам. И когда обнаружила темный дом с запертой собакой и отсутствие машины, испугалась не на шутку. Он ведь едва на ногах держался, когда принес ключи. Лана, как ты этого не видела?

— А я просто не смотрела на него, — призналась я честно. — Я была в своих мыслях… И я до сих пор в них.

Я наконец заставила себя отойти от двери, почувствовав, что опьянение чуть спало, и я вновь контролирую голос — до этого я лишь шептала, надеясь, что способность Лиззи знать мои мысли наперед, не изменила ей и сейчас.

— Какие у тебя могут быть мысли! — Она откинула ногой съехавший с кресла плед и выпрямилась: высокая и тонкая, вдали от света совсем девочка. — Ты даже не дослушала, что я хотела тебе сказать, — Лиззи тяжело вздохнула и покачала головой. — Подросток в теле взрослой женщины… Нет, подросток в теле подростка… Наверное, таким не дано взрослеть. Я чувствую себя с тобой матерью, и мне это не нравится.

Лиззи замолчала. Должно быть, это и был финальный аккорд, который заглушил мой недавний хлопок дверью. Так вот для чего она вновь заговорила о необходимости найти мне работу! Она больше не желает тянуть меня на себе. Вот почему мой чемодан лег на другую кровать! Только для чего она притащила меня в Ирландию? Почему не могла поставить в наших отношениях точку в утреннем тумане Сан-Франциско? Отчего?

Только я не спросила ее ни о чем, не в силах выдавить больше и звука пересохшим горлом. Я медленно прошла на кухню, нащупала выключатель, подошла к раковине и наполнила стакан водой.

— Здесь нет фильтра. Не пей из-под крана!

Снова командный тон. Только эта не та команда, которой я желала бы подчиниться.

— Я все детство пила болотную воду без фильтра, и гляди — до сих пор жива. — ответила я, осушив стакан одним глотком. — А здесь очень вкусная вода. Намного вкуснее виски.

— Кто же спорит! — Лиззи осталась стоять у кресла, но голос ее с каждой фразой звучал все сильнее и сильнее, будто она прошла ко мне на кухню. — Терпеть не могу виски! Хотя, для твоего сведения, виски означает в ирландском воду жизни. Только к большому сожалению ирландцев, все считают его, наряду с траусерами, английским. А еще англичане взяли у них слово бойкот. Знаешь эту историю?

Я качнула головой. Зачем она говорит глупости? Зачем не скажет все до конца без намеков, прямым текстом. Простую фразу: We're breaking out… если между нами действительно все кончено.

— Был такой жадный землевладелец, — продолжала Лиззи. — Звали его Чарльз Бойкот, и однажды ирландские фермеры, или кто они там были, сообща отказались платить ему аренду, объявив тем самым первый бойкот.

— Откуда ты знаешь? — наконец сумела произнести я первую после стакана настоящей живительной воды фразу. — Ты же не ирландка.

— Про Чарльза Бойкота нам в школе рассказывали. У нас вообще в школах много чего интересного рассказывают. Например, что следует мыть руки с мылом. Кстати, полезность воды и мыла доказал тоже ирландский доктор. Вымой, пожалуйста, руки после паба и чужой машины!