Любовь длинною в жизнь (ЛП) - Харт Калли

Внутри меня живет чувство, похожее на ледяную змею. Я никогда не испытывал такого. Только не тогда, когда был с ней. Нет, равнодушное, ледяное, пустое чувство поселилось во мне в тот день, когда умерла моя мать. Оно увещевало, что бесполезно заботиться о других. Нашептывало мне, что бессмысленно задумываться над тем, что люди считают, чувствуют, или же чего они желают. Оно принуждало меня верить, что человеческие чувства, отличные от моих, не больше чем помеха, которая будет препятствовать моему собственному счастью. Оно говорило мне забыть Корали. На протяжении долгого времени я сопротивлялся, но медленно, мало-помалу, смирился с тем фактом, что это чувство правильное. Оно было право насчет всего. Я прекратил думать о  переживаниях других людей. И отгородился от всего мира, предоставил всем образ великого Каллана Кросса. Я безропотно исполнял все, чего желало это чувство. Кроме одной вещи. Я так никогда и не смог забыть Корали, соседскую девчонку, хотя и не особо старался. Более того, даже не пытался сделать это. Она до сих пор остается единственной частью моего прошлого, которую я не вбросил из моей жизни. Она все еще подобна осколку стекла под моей кожей или же той единственной вещи, удерживающей меня от того, чтобы полностью не слететь с катушек, не зависимо от дня, времени и места.

На данный момент она — стекло.

Мне было четырнадцать лет, когда моего отца не стало. Когда я вошел в мой старый дом, первое воспоминание, которое настигло меня: мать, сидящая в коридоре, с руками, покоящимися на коленях, неконтролируемо всхлипывающая, и ножницы в ее правой руке. Ее левая рука кровоточила, и кровь стекала на свежеокрашенный пол, а тушь черными ручейками бежала по ее лицу. Мне даже было не нужно спрашивать, что произошло; они ругались на протяжении долгого времени. Даже со второго этажа я слышал, как мой отец кричал обидные слова о том, что он больше не любит ее. Он больше не хотел быть с ней. И ему не нужен был я. Он никогда не причинял ей физическую боль. Никогда не поднимал на нее руку. Но это делали его слова.

Когда я прохожу по остальным комнатам дома, на меня обрушивается еще больше воспоминаний, увлекая меня в прошлое. Вот моя мать учит меня играть в шахматы на кухне. А вот отец сыпет проклятьями, когда обжигается, пытаясь сделать кнопку включения водонагревателя. Я, поднимающий половицы у камина в гостиной, прячу деньги и непроявленную пленку в жестяную банку. Мой отец злой без причины, кидающий мои первые фотографии, которые я впервые сам проявил, в мусорное ведро, засовывая их на самое дно, и говорящий, что возьмется за ремень, если у меня хотя бы возникнет мысль о том, чтобы достать их из него.

Воспоминания о Корали не настигают меня до того момента, пока я не поднимаюсь на второй этаж. Я стою перед комнатой матери. Моя мать была прикована к постели в последний раз, когда я видел Корали. Я был снаружи маминой комнаты, в то время как моя мать спала, а Корали стояла в коридоре, на этом самом месте, где сейчас нахожусь я, и смотрела на меня. С того времени мне ни разу не пришлось видеть столько боли, которая бы отражалась в глазах человека.

Я хочу сорваться с места, подбежать к ней, заключить ее в свои объятия, сказать ей, как виноват, но уже слишком поздно для этого. В руках Корали сумка, и я понимаю, что она уезжает. Она качает головой, смотря на меня, и я вижу, как она уходит. Я знаю, что так начинался «Конец-Жизни-Каллана-Кросса: часть первая». И у меня ушло два года, чтобы наступила вторая часть, которая разрушила меня раз и навсегда.

Вся мебель покрыта паутиной, создавая причудливые тени диванов, столов, книжных шкафов и старинных часов с кукушкой внизу. Я не стану выбрасывать ничего из этого. Я не собираюсь задерживаться здесь настолько, чтобы озадачивать себя уборкой накидок с мебели. Единственную комнату, которую хочу открыть — моя старая комната. Постеры групп все еще висят на стенах повсюду. Моя мать разрешила мне приклеить к одной из стен кусок коры дуба, на которую я прикреплял корешки от билетов из путешествий и кино, концертов и художественных выставок, музеев... Из мест, которые посещал или видел. Моя кровать была аккуратно заправлена, чуть приоткрывая немного выцветшую темно-голубую простынь, которая была у меня, когда я был подростком. Мои старые футбольные и баскетбольные награды все еще захламляли верхнюю часть моего шкафа... Я мог поклясться, что вся моя старая одежда, которая вероятно была немного потрепана в тех местах, куда смогла добраться моль и проесть ее, все еще находилась в шкафу.

Но я не замечаю ничего из этого. Я отвлечен фотографиями. Они повсюду. Фотографии, которые сделаны той же Лейка, которую я привез с собой обратно в Порт-Роял. Фотографии всего, что я когда-либо видел, которые заставляли меня задумываться или задаваться вопросом о чем-то, или же что-то чувствовать. В большинстве своем это фотографии Корали, потому что на протяжении долгого времени она была той, о ком я думал, вопросы о которой донимали меня, и чувства к которой не оставляли меня в покое.

На них она такая, черт побери, молодая. Такая красивая. Невинная.

Я разворачиваюсь и выбегаю из комнаты. Мой телефон начинает звонить в кармане, я выуживаю его, когда направлюсь прямиком в комнату матери, что находится в конце коридора, и представляет из себя проходную гардеробную. Ее одежда все еще заполняет гардероб, бережно заключенная в чехлы и свисающая с вешалок. Имя Анжелы Райкер из R&F высвечивается на экране телефона. Я беру в руки одну из коробок с обувью, которые стоят под вешалками и открываю коробку, бросая туфли на высокой шпильке на пол. Затем выбегаю из комнаты с коробкой в руке, продолжая игнорировать разрывающийся телефон в моем кармане. Анжела одна из редакторов журнала Rise & Fall — она, вероятнее всего, хочет, чтобы я выполнил какую-то работу, но у меня  в данный момент не то состояние, чтобы говорить с ней об этом.

Я чувствую, как мое сердце отчаянно колотится в груди, когда срываю фотографии Корали и бросаю одну на другую в коробку из-под обуви. Я не могу смотреть на них. Не могу видеть их. Не могу видеть ее.

Вернуться было ужасной идеей. Мне следовало знать это наперед. Сейчас я мог бы лизать киску Рей, быть покрытым ее приятным потом, а вместо этого я оказался в этой дыре, и не знаю, что прямо сейчас делать с собой. Я ошибался. Дом не просто пах нафталином.

Он источал запах смерти.

Глава 4

Корали

Точка зрения.

Прошлое

Мне всегда хочется закатить глаза, когда люди говорят, что ненавидят старшие классы средней школы. Посещение школы — это, пожалуй, самая лучшая часть моего дня. Это значит не находиться дома. А так же — относительную безопасность. Если бы у меня было достаточно мозгов, то я вызвалась бы помогать в качестве репетитора и оставалась там каждый вечер, подтягивая с учениками их оценки. К сожалению, я не настолько умная. Средняя ученица. Я не самая яркая звездочка на небосклоне, но так же и не самая тусклая. Что означает, что мне нужно сидеть в библиотеке и делать домашнюю работу до того, как я пойду домой, иначе отец будет придираться ко мне, и у меня не останется ни минутки свободного времени на себя. Даже могу сказать, что жила бы в библиотеке, если бы только могла.

Я сижу в секции научной фантастики над заданием по английской литературе, которое практически закончено и лежит на коленях передо мной, когда слышу разговор о вечеринке.

— Не волнуйся, чувак. Будет весело. У них уже есть две кеги с пивом, спрятанные в подвале. Алкоголь не будет проблемой. А вот девчонки... — Я узнаю этот голос. Это Даррен Визерс — капитан команды по баскетболу, и, кажется, он звучит довольно-таки взволнованно. Он всегда такой. Само воплощение веселья в старшей школе Порт-Рояла.

— Я не пью. У нас завтра вечером игра, чувак. Ты когда-нибудь пробовал бегать по полю туда-сюда с сильным похмельем? — А вот насчет этого голоса я не уверена. Глубокий, что должно делать его легко узнаваемым, но это не так. Он все продолжает говорить, а я не могу понять, кто это. — Они что не могут перенести ее на выходные? Вечер четверга не самый лучший день для вечеринки с алкоголем.