Одна на миллион (СИ) - Шолохова Елена

– Не очень-то часто ты хотел встречаться, – не удержалась я.

Прозвучало как упрёк, хотя на самом деле я только в детстве немного скучала по отцу, а лет с четырнадцати ненавидела те моменты, когда он нас навещал. К счастью, действительно очень редкие. Потому что его приезд знаменовал собой скандал и ругань в нашем тихом уютном доме. Впрочем, отец упрёк пропустил мимо ушей.

– Дарить же дом Адель у меня и мысли не было. Я пока ещё в своём уме. Так что по документам это моя собственность, и ты живёшь в моём доме, и приезжаю я к себе домой. И деньги, на которые ты живёшь, а точнее прожигаешь свою жизнь, тоже мои. Так что сбавь свой гонор.

Если честно, то от этой новости я просто онемела, ошарашенная. Мама никогда, даже полунамёком не говорила, что дом не её, что нас просто временно пустили пожить.

– Я виню себя за то, что позволил тебе жить с Адель. Это была моя ошибка. Видел же, что её влияние тебя портит. Надо было отправить тебя в какой-нибудь закрытый пансион, подальше от неё…

Я аж поперхнулась. Ладно бы ещё он заявил – надо было оставить себе… Словно уловив мои мысли, он неожиданно спокойно и даже с сожалением произнёс:

– Тогда я не мог взять тебя к себе. Это было… опасно. Сложное было время. А позже я видел, как ты привязана к Адель, и, в общем, проявил малодушие и слабость. Зря, конечно. Ты умудрилась перенять от неё всё самое дурное. А сейчас, гляжу, ты совсем с катушек слетела. При Адель здесь хотя бы порядок был и в загулы она не пускалась. А это уж вообще последнее дело. Но ничего, я не позволю тебе разрушить свою жизнь. Я возьмусь за тебя. Уж лучше поздно, чем никогда.

– Что поздно? Как? Ты это о чём? – пролепетала я, уже обессилев от этого разговора.

– Я забираю тебя к себе.

– Куда? – растерялась я.

– К себе. Отныне ты будешь жить со мной. До конца недели собери вещи и переедешь…

– Но мне уже двадцать два! В таком возрасте люди перестают жить с родителями, а не переезжают к ним.

– А ещё в таком возрасте люди имеют работу, специальность или хотя бы заканчивают обучение. Но это я говорю о тех людях, у которых есть цель и они её добиваются. А не о тех, кто не способен ни на что, кроме как спускать отцовские деньги на свои сомнительные развлечения. Ты, увы, из последних.

Он снова стал кипятиться.

– Ты оглянись вокруг, посмотри на себя. Неужто тебе самой не противно? Неужто не жалко времени, которое ты попросту тратишь впустую? Неужто тебе самой не хочется чего-то добиться?

Он посмотрел на меня выжидающе, но затем, вздохнув, махнул рукой. Мол, и так со мной всё ясно – ловить тут нечего.

– В общем, чтобы до конца недели приготовилась к переезду.

– А если я не соглашусь?

– Значит, ищи себе другой дом, этот я забираю. И на жизнь тоже добывай сама. Я не собираюсь больше спонсировать твои пьянки и наблюдать со стороны, как ты скатываешься на самое дно.

Я обречённо молчала. Можно было, конечно, спорить, качать права, но с отцом такие номера не проходили. Он бы ещё больше разозлился и точно лишил бы меня денег немедленно, тут уж без вариантов.

– До конца недели, – повторил он и, наконец, ушёл.

Как только за ним хлопнула дверь, Руслан тотчас подал признаки жизни.

– Так ты что, не спал? – удивилась я.

– Поспишь тут в таком крике.

– А чего тогда притворялся?

– Да ну. Чтоб ещё и мне твой батя навалял? Он у тебя такой грозный.

Руслан выбрался из-под одеяла, нашарил джинсы, запутавшись в штанине, чуть не грохнулся. Наконец неловко натянул на себя, щёлкнул пряжкой ремня и повернулся ко мне.

– Что, Энжи, завернул батя гайки? С предками всегда так, если что не по ним. Да ты не грузись, может, обойдётся всё. Вспыльчивые всегда быстро остывают. Он тут проорался, так завтра, может, и не вспомнит. Ну или поживёшь у него месяцок, а потом всё устаканится и съедешь. Тоже вариант.

– Ну нет, я к нему ни за что не поеду. Захочет меня выселить – пусть. Посмотрим, как он это сделает. Но у отца я жить не буду. Это однозначно.

К отцу я переехала в воскресенье. Тянула до последнего.

Испробовала все варианты убеждения: давила на жалость – тщетно. Просила по-хорошему, заверяла, что я, вообще-то, не пью, а то был исключительный раз – отец не верил. Обещала, что назову журналистов и пусть все видят, как отец вышвыривает из дома родную дочь.

Ещё и судом грозилась, я же там прописана, меня нельзя оттуда выгнать по закону. Однако сама понимала, что все мои угрозы – это тявканье моськи на слона. У отца давно всё схвачено, везде, во всех сферах. Потому что такие, как он, не умеют проигрывать, не знают компромиссов и полумер и идут напролом, до последнего. Для таких все средства хороши. И тягаться с ним бессмысленно – проглотит и не подавится. Поэтому с отцом теперь все предпочитают дружить. Это и мама рассказывала.

В воскресенье за мной заехал ещё один из отцовской челяди, не тот, черноглазый. У того, во всяком случае, на лице прослеживался интеллект. А у этого лицо тупое и невыразительное, и сам он как шкаф. Но тоже в дорогом костюме, который сидел на нём до смешного нелепо.

– Я – Виктор. Я от Сергея Ивановича, – отрапортовал он, вообще не меняясь в лице.

Я даже здороваться с ним не стала, молча кивнула на груду сумок и чемоданов, молча опустила солнцезащитные очки со лба на нос, молча вышла во двор, молча села на заднее сиденье чёрного Гелендвагена.

Виктор невозмутимо загрузил весь мой багаж в машину и повёз к отцу.

Это я только с виду сохраняла спокойствие, внутри у меня всё кипело и клокотало. Пока ехали, я подбирала эпитеты, коими мысленно награждала отца.

Нет, ну как можно быть таким садистом и тираном с собственной дочерью? Это он своими лакеями может помыкать как угодно и всяких чинуш нагибать, а со мной ни черта у него не получится.

Ещё там эта Вера, новая жёнушка. От её благостного лица аж тошнит. Её я буду игнорировать. А если вздумает лезть ко мне, то пусть пеняет на себя. Выскажу всё, что придёт на ум.

Виктор тем временем проехал через Солнечный и помчался по Байкальскому тракту, затем свернул в коттеджный посёлок. Здесь было всё такое безупречно-аккуратное, даже зелень подстрижена ровненько, точно по линеечке. Прямо-таки живое воплощение Вистерия Лейн*.

Я вглядывалась в проплывающие мимо коттеджи и пыталась угадать, какой из них отцовский. Даже забавно – мне двадцать два, живём с отцом в одном городе, и я ни разу прежде у него не была. Даже понятия не имею, где и как он живёт.

Мы проехали до конца Кленовой улицы, повернули направо, миновали огороженный стальной сеткой теннисный корт.

Дальше дорога устремлялась куда-то вглубь соснового бора. Мы ехали и ехали, а деревья не кончались. Я даже немного забеспокоилась – ну натуральный лес кругом. Не тайга, конечно, но всё же. Даже мелькнула мысль – правда ли этот громила водитель отца? А что? В кино ведь нередко у всяких воротил бизнеса похищают родных для выкупа, например, или манипулирования.

Я пристально посмотрела на мощный выбритый затылок водителя. Можно, конечно, позвонить отцу, удостовериться, но неохота. Мне от одной мысли об отце становилось настолько тоскливо, что, кажется, я бы и не прочь была, если б меня похитили. То есть нет. Конечно, нет, я же не сумасшедшая. Просто, как говорится, из двух зол…

Да и потом, кому я нужна? Кто обо мне знает? Отец не особенно афишировал свой первый неудавшийся брак. Везде и всюду мелькала рядом с ним Вера, и если бы вздумали кого-то похищать, чтобы надавить на него, то уж скорее похитили бы её.

За этими идиотскими мыслями я не заметила, как мы подъехали к кованным воротам. Да, прямо в лесу. Правда, с той стороны ворот сосны заметно поредели, трава не колосилась, а торчала аккуратным ёжиком, ну а вдоль дороги высились через каждые пару метров фонари в стиле лофт. А если вглядеться, то среди деревьев виднелся и сам дом. Точнее, его крыша.