Наталья Миронова - Синдром Настасьи Филипповны

Ее угнетало однообразие. Самой распространенной тканью в детдоме была бумазея, самой популярной расцветкой — клеточка. Младшие донашивали то, из чего вырастали старшие. Все кругом было одинаково… одинаковое. Праздник наступал только по воскресеньям, когда в детдоме показывали кино. Детдомовцам было все равно, что смотреть, лишь бы отвлечься от повседневности. Лишь бы что-то мелькало на экране. Правда, часто привозили одно и то же, уже виденное, но и это было лучше, чем совсем ничего.

Однажды привезли фильм «Цирк». В этот день темнокожая девочка перестала думать о смерти. Это было летом, ей уже исполнилось семь, осенью она должна была пойти в школу. В школу-интернат при детдоме. Но до школы оставалось еще два месяца, наступило очередное воскресенье, и всю дошкольную группу собрали в зале, где на драной, плохо натянутой простыне показывали кино.

Фильм «Цирк» на многое открыл глаза темнокожей девочке. И не только сам фильм: ее до глубины души поразило поведение воспитателей и нянечек, тоже пришедших посмотреть кино. В этом фильме был маленький темнокожий мальчик, его приходилось прятать от злодея-фашиста. В цирке мальчика передавали друг другу из рук в руки разные люди и пели ему колыбельную, чтобы он не плакал, а злодей-фашист бегал за ним по рядам, но достать не мог и скрежетал зубами от злости. Он пытался объяснить всем этим людям в цирке, как это ужасно, когда у белой женщины рождается черный ребенок. «Это расовое преступление!» — кричал он, потрясая кулаками. Они не слушали его и смеялись над ним.

Темнокожей девочке тоже объяснили — уже давно и самыми гнусными словами, — что мать у нее белая, а отец черный, и что это ужасно. Ей не говорили, что это расовое преступление, но смысл был примерно таков. А сейчас те самые воспитатели и нянечки, что говорили ей гадости о ее матери и заставляли их повторять, сидели в полутемном зале и плакали! Никто из них не был похож на импозантного красавца-артиста Массальского, игравшего роль Злодей Злодеича, но они-то и были, по убеждению темнокожей девочки, самые настоящие фашисты! Однако в кино они сопереживали маленькому темнокожему мальчику и его маме, белокурой красавице-циркачке, которая бесстрашно вылетала из пушки под купол цирка и боялась только одного: как бы Злодей Злодеич не выдал, что у нее черный ребенок. Никому из сидевших в зале и ливших слезы над этими киношными страстями в голову не пришло, что в жизни они поступают как раз наоборот.

Темнокожая девочка возненавидела фильм «Цирк» всей душой, но он помог ей кое-что понять. Не надо стремиться к смерти, надо стараться уцелеть. Лето кончилось, она пошла в школу. В первом классе произошел еще один случай, изменивший ее навсегда.

В октябре, вскоре после начала занятий, их повели в Мавзолей. Ее оглушил огромный город, которого она никогда раньше не видела. У нее глаза разбегались. Она даже не стала особенно расстраиваться, что никто не захотел идти с ней в паре, когда их построили и велели взяться за руки. Она к таким вещам давно уже привыкла. Ей пришлось тащиться в самом хвосте колонны, в паре с воспитательницей, которая тоже побрезговала взять ее за руку. Их везли на автобусе, потом на метро — она впервые попала в метро! — а потом вывели на улицу, и кругом было много людей, очень, очень много людей. Она даже не думала, что так бывает.

И тут кое-что случилось. В людской толпе вдруг мелькнули смуглые лица, белозубые улыбки, необыкновенные, не как у других, яркие одежды. У этих людей были ожерелья из монет, и на пестрых платках были нашиты монеты. Темнокожей девочке эти одежды показались царскими: она ведь могла судить только по сказкам. Эти странные люди со смуглыми, темнее, чем у нее, лицами заметили ее и заулыбались прямо ей. И она улыбнулась в ответ — робко и неумело.

Впервые в жизни ее губы растянулись и щеки напряглись: это было так непривычно! С ней никогда такого раньше не было. Оказалось, что она не умеет улыбаться. Ей некому было улыбаться до сих пор. А странные смуглые люди — она еще не знала слова «цыгане» — весело замахали ей и поманили за собой. Слова «воля» она тоже тогда не знала, но ощутила его каждой клеточкой, каждой жилочкой, каждой косточкой и, позабыв обо всем на свете, рванулась из строя навстречу этому неизведанному, непонятному и желанному.

— Куда? — взвизгнула воспитательница и ухватила ее за рукав казенного клетчатого пальтишка. — Ишь, чего удумала! К цыганам захотела!

Темнокожая девочка отчаянно вырывалась, но воспитательница держала ее крепко.

— Да брось ее, — вмешалась другая, — пусть себе идет. Кому она нужна?

— А отвечать кто будет? — огрызнулась первая воспитательница. — Ты, что ли? Она у нас на балансе числится, если что, с нас спросят. Пошла! — прикрикнула она, как на лошадь, на темнокожую девочку, и та, поняв, что пути на свободу нет, покорно поплелась в хвосте колонны детдомовцев в таинственный Мавзолей.

Им пришлось стоять на огромной площади в огромной очереди, двигавшейся очень медленно. Стал накрапывать дождь. Некоторые девочки, зная, что придется смотреть на мертвого, плакали от страха, некоторые даже бились в истерике, а мальчишки нарочно пугали их, рассказывая всякие дурацкие истории о том, что покойник живой и может встать, а кому он подмигнет или пальцем ткнет, тот точно умрет до конца года.

Темнокожая девочка не слушала. Ей не было страшно, и ее ничуть не заинтересовал восковой человек в саркофаге, она равнодушно прошла мимо. Ей хотелось только одного: вернуться в детдом и чтобы кончился поскорее этот день, чтобы можно было забраться в постель, укрыться с головой и выплакаться всласть.

Очень скоро она поняла, что именно школа откроет ей дорогу к спасению. Позже она даже себе самой не смогла бы объяснить, как и почему эта мысль пришла ей в голову, просто она знала, что так и будет. Она стала учиться с той же неистовой яростью, с какой узник замка Иф рыл подкоп из камеры на волю. Она прочитывала все учебники от корки до корки, зубрила их наизусть, все книги в скудной детдомовской библиотке перечитала от авантитула до выходных данных, выжимая максимум информации, сопоставляя, сравнивая, запоминая, зубами выгрызая крупицы знаний.

Темнокожая девочка училась лучше всех в классе, но если ей случалось ошибиться с ответом, это приписывали тому, что она «черномазая». Она научилась не ошибаться. Это было не так уж трудно: при желании убогую школьную программу можно освоить, и не будучи семи пядей во лбу, а темнокожая девочка оказалась очень способной. Преподаватели вслух, прямо при ней, не стесняясь, удивлялись, откуда что берется, но не хвалили ее. Даже пятерки ставили морщась, словно через «не хочу». Зато других детей стыдили: смотри, эта может, а ты двойки хватаешь. За успехи в учебе остальные дети невзлюбили ее еще больше. Но она ни на кого не обращала внимания. Она впитывала знания, как губка. Она рыла свой подкоп.