Некровные узы (СИ) - Салах Алайна

Она любит меня. И это ещё одна из причин, по которой я хочу вернуться. Не хочу, чтобы она плакала. Хочу, чтобы моя женщина была счастлива тем безоблачным счастьем, которое представляла себе в детстве.

Рука сама ложится на её плечо, и на мгновение я позволяю себе не думать. Отпустить поводья и просто чувствовать. Поэтому обнимаю её и глубоко вдыхаю нежный запах, хороня воспоминание о нём глубоко под кожей. Если мне и суждено в скором будущем встретить смерть, аромат розовых лепестков станет моим наркозом.

*****

— Как она? — спрашиваю трубку, опускаясь на скрипучую кровать в воняющем сыростью бараке. Я торчу в грязных подворотнях Дамаска уже четыре месяца. Зачищаю хвосты. Уничтожаю последние следы присутствия тех, кто покушался на то, что мне дорого.

— Плохо, — коротко отвечает Зед.

Ему больше не нужно ничего говорить. Зед знает цену словам.

Иногда меня посещает болезненная мысль набрать номер Тины и сказать, что со мной всё в порядке. Объяснить ей, что я не мог по-другому и обязан сдержать слово, данное ей — обеспечить её безопасность. К счастью, у меня всегда хватало мозгов и выдержки себя остановить. Не для того я потратил несколько месяцев своей жизни вдали от семьи, чтобы засрать всё из-за эмоциональной прихоти. Так нужно и точка. Тина переживёт. Она много раз доказывала, что за её хрупким фасадом скрывается сильная личность, которую не под силу сломить разочарованию и предательству самых близких.

— Как мой ребёнок? Что говорят врачи?

— Недолго осталось. Максимум неделя.

Неделя. То есть Тина может родить со дня на день. Возможно, даже сегодня ночью. И она сейчас совсем одна.

— Я жду, — говорю перед тем, как отключиться.

Мне нужно вернуться в Нью-Йорк. Моя жена ни за что не останется в день родов наедине со своими страхами и болью.

Телефон дёргается в ладони от звука нового входящего сообщения, и при взгляде на экран в груди начинает привычно тянуть.

Раз в неделю Зед присылает мне фото Тины. На этот раз она кормит голубей в Центральном парке. Её живот совсем большой. И ещё она похудела. Бледная и невозможно печальная. Блядь. Просто немного потерпеть. Ещё совсем немного.

*****

— Вы куда? Туда нельзя! — кудахчет толстуха в зелёной форме.

— На хрен пошла с моей дороги, — цежу сквозь зубы, глядя поверх неё на закрытую белую дверь.

— Но…

Я еле сдерживаю себя от того, чтобы не отшвырнуть её к стене и ворваться в палату. Даже сквозь закрытую дверь слышны крики моей жены. Собственная беспомощность выворачивает нутро наизнанку. Я могу перебить здесь каждого, но это не поможет облегчить её страдания.

— Мэддокс тебе всё объяснит, — бросаю перед тем, как толкнуть дверь.

Тина. Моя жена, которую я не видел четыре месяца и шестнадцать дней стонет на кушетке, пока свора в зелёном уговаривает её дышать и тужиться.

Она выглядит измученной и прекрасной одновременно. Лицо покраснело от напряжения, щёки залиты слезами. Я хочу забрать её боль, но сейчас мне это не под силу.

Фраза «Я здесь, с тобой», моя секундная слабость, вязнет в уголках рта, и я запихиваю её в хранилище того, что скажу Тине в нашу следующую встречу. А скопилось там много.

Проталкиваюсь к кушетке и протягиваю ей руку. Хочу разделить с ней эту боль. Хочу разделить с этой женщиной каждый вдох. И я разделю. Просто ещё немного подождать.

Тина смотрит на меня, но не видит. Она в агонии. А я впервые за долгое время чувствую себя живым, когда её ногти впиваются мне в кожу, исполосовывая рытвинами. Я надеюсь, что они превратятся в шрамы, которые я буду носить на себе до конца жизни как напоминание об этом дне. О дне, когда снова увидел её. О дне, когда та, кто мне дороже собственной жизни, подарила мне ребёнка.

Первый крик моего сына ударяет молнией прямиком в сердце. Я зажимаю кулаки, собирая всю свою волю, чтобы не забрать маленькое дёргающееся тело из рук чужаков и не выставить их из палаты. Этот момент должен быть только её и моим. Но вместо этого стою на месте и борюсь с удушающим спазмом в горле.

Когда чужие руки передают мне моего сына, всё, что я могу — это глотать воздух и надеяться, что никто не услышит предательски громкого стука моего сердца. Я больше не могу контролировать себя. Не могу говорить и двигаться. Этот запах и крохотное прекрасное лицо — больше, чем я способен вынести.

— Уже решили, как назовёте сына, миссис Мерфи? — голос медсестры разбивает первые секунды моего отцовства.

В горле стоит огненный ком, когда я перевожу глаза на счастливо улыбающуюся Тину. Какое имя она выбрала? До моей предполагаемой гибели мы не успели это обсудить.

— Расти. Расти Мерфи.

Мир расплывается перед глазами, и я задыхаюсь. Кувалда чувств обжигает хлёсткими ударами глаза, горло и грудь. И сквозь звон бьющихся ледяных стен из коридоров прошлого летит звонкий голос брата:

— У меня есть волшебная монета, Алекс. Если положить её под подушку и загадать желание, то оно исполнится. Я загадал дожить до ста лет.

Ты проживёшь больше, Расти. Я об этом позабочусь.

— Расти, аккуратнее! Там горка, ты можешь…

Тина не успевает закончить фразу, и наш пятилетний сын, подпрыгнув на кочке, слетает со скейта и утыкается коленями в асфальт.

— Расти! — выкрикивает жена, дёргаясь вперёд с явным намерением помочь ему подняться. Успеваю перехватить её руку и прижимаю к себе, блокируя попытки вырваться.

— Не надо, — строго говорю ей в ухо, — он сам.

Расти хмурит тёмные брови и кривит рот. Жду, что он заплачет, но этого не происходит: он всего лишь оттряхивает ладони и раздражённо смотрит на разбитые колени. Топает ногой и снова подтаскивает к себе скейт. Нет, он не едет дальше. Откатывается назад и направляет его на ту же самую кочку.

— Гордишься им, да? — ворчит Тина. — Рот до ушей.

Не считаю нужным это скрывать и невольно улыбаюсь, потому что в этот момент Расти благополучно минует место падения с выражением триумфа на лице.

— Знаешь, каково мне молча наблюдать за тем, как мой сын набивает себе шишки? — вздыхает Тина, утыкаясь носом мне в плечо.

— Он мужчина. А это просто царапина.

— Просто царапина? Именно это я говорила тебе, когда Элеонор упала, но ты и слушать не желал.

— Это другое. Элли девочка, и она ещё совсем малышка.

Жена качает головой и тихо посмеивается себе под нос. Я и не считаю нужным скрывать, что моя трёхлетняя дочь — моя самая большая слабость.

Вот и сейчас, когда мы гуляем в парке Квинса, я мечтаю поскорее оказаться дома, чтобы обнять свою малышку. Я бы хотел взять её с собой, но у неё собственный детский режим сна, который мне категорически запрещено нарушать. У Тины дела в галерее, а потом они с Расти идут навестить Колтона в тюрьме. Я не против, чтобы старик видел внуков, но сам, разумеется, никогда к нему не пойду.

Домой мы возвращаемся, когда темнеет. Элли не выходит меня встречать, а это означает, что няня укладывает её спать. Оставив Тину и Расти разбирать покупки, поднимаюсь в детскую и жестом показываю Амалии, что она может идти.

— Папа, — раздаётся милое мяуканье из кроватки. — Я не хотела засыпать, пока ты придёшь.

— Я торопился как мог, малышка, — целую ароматный лобик. — Рад, что успел, и ты ещё не уснула.

Круглые зелёные глазки с тёмным забором ресниц смотрят на меня озорно. Элли знает, что может вить из меня верёвки. Я ровным счётом ни в чём не могу ей отказать, и не испытываю по этому поводу никаких угрызений совести. Моя девочка будет самой избалованной принцессой на всём земном шаре, а кому это не по нраву, могут адресовать претензию лично мне. Мне есть что им на это ответить.

Дочка встряхивает светлыми кудряшками и жуёт розовую губу. Она вылитая мать, и это ещё одна причина, почему я так схожу по ней с ума.

— Расскажи мне сказку, пап.

— Снова? Про дракона?

— Ага.

Сажусь на пол возле её кроватки и двумя пальцами поглаживаю крохотную ладошку.