Елена Гайворонская - Круговой перекресток

– Мам, погоди кормить-то, дай отдышаться с дороги, – попытался урезонить Сергей, но Галина Макаровна сунула нам по огромному яблоку, приговаривая:

– Свои, настоящие, витамины… В Москве таких не купишь…

– Это точно, – подтвердил Сергей. – Ма, мы пойдем переоденемся…

– Конечно, мои хорошие, – заторопилась Галина Макаровна. – Ты как сказал, что с невестой едешь, мы с отцом дальнюю комнату привели в порядок, все разобрали, окна перемыла, чтобы стыдно не было перед гостьей…

Комната была небольшой, но уютной, с навевающими прохладу голубоватыми стенами, простыми синими занавесками, деревянным шкафом, комодом, зеркалом и раскладным диваном. За окном цвел шиповник, наполнял комнату щекочущим ноздри сладким запахом. Сверху по раме вился плющ с белыми и розовыми цветками, похожими на колокольчики.

– Эдем, – выдохнула я.

– Нравится?

– Очень.

– Я рад, – счастливо улыбнулся Сережа, заключая меня в объятия.

– Надеюсь, диван не скрипит? – поинтересовалась я.

– Спальня родителей в другом конце, – обнадежил Сережка.

Сережкины родители не шутили, грозясь нас откормить. Они взялись за это дело всерьез. Стол ломился от яств. Чего там только не было! От диковинных абрикосов иссиня-черного цвета до ломтиков свежайшей, сочившейся янтарным жиром осетрины, запеченной с картофелем и желтыми помидорами.

Алексей Митрофанович устроил мне экскурсию по саду.

– Тридцать лет назад здесь был голый песок, как в пустыне Сахара, – с гордостью повествовал он. – Каждое деревце я сам посадил, этими руками. Списывался с мичуринскими селекционерами, покупал новые сорта. Черные абрикосы – моя гордость, есть только у меня и соседа Петровича, я с ним поделился. А вот золотая слива, плоды особо крупного размера, не бывают червивыми. Сладкая как мед – попробуй…

Я надкусила янтарную сливу величиной с кулак, брызнул нектар, и в самом деле запахло медом. Алексей Митрофанович спешил дальше:

– Сережка нынче городской житель. Да ему никогда особенно земля не нравилась, хоть вслух не произносил. Но я-то видел, душа не лежит. Да, кому что мило в этой жизни. Я сына не неволю. На внуков теперь надежда. Я сам из деревенских… В город учиться прибыл, давно это было, институт закончил, должность получил, на работе начальник. А с работы сюда приеду, галстук долой. Душит. Отдыхаю здесь телом и душой. И Галина Макаровна при мне… – Он улыбался как-то по-детски светло, и казалось, что он говорит не только со мной, но и с деревьями, цветами, горьковатым степным воздухом, даже не разговаривает, размышляет вслух.

– Отец, верни гостью! – звучным голосом позвала Галина Макаровна. – Пусть покушает с дороги! Успеешь надоесть!

– Чего это! Я не надоедаю вовсе… – обиженно развел ладошками Алексей Митрофанович. Проворно выхватил откуда-то садовые ножницы и – чик-чик – срезал пять влажных от росы роз с трогательно изогнутыми лепестками, белыми, с голубоватыми и красноватыми прожилками, вручил мне. Я поднесла цветы к лицу, вдохнула, полузакрыв глаза, и голова закружилась от тонкого, сладчайшего аромата.

В последующие дни мы отсыпались, валялись на пляже, вечером гуляли по городу, жившему ленивой неспешной жизнью южной провинции. Помогали родителям в саду: собирали ежесекундно поспевавший урожай, сражались с сорняками, Сережка с отцом чинили крышу в сарае. Галина Макаровна обучала мастерству консервирования. Мне было легко с Сережкиными родителями. Не могу сказать, что мне полюбились дачные хлопоты, но к отъезду я чувствовала себя отдохнувшей, набравшейся сил, и матово-бронзовый степной загар был удивительно к лицу. А еще Сережка брал отцовский автомобиль, и мы катались по городу, уезжали в пойму – оазис буйной зелени с крохотными озерами, кишащими непуганой рыбой.

Сережка водил не хуже Артема, но без ребяческого лихачества. Мне нравилось смотреть, как его загорелые крепкие руки спокойно держат руль. Нравились его уверенность, сосредоточенность, за которыми ощущалась спокойная мужская сила, без ненужного надрыва и жалких попыток самоутверждения при помощи транспортного средства.

И все же я была дочерью мегаполиса. Я соскучилась по Москве – этому безумному улью. По шуму и суматохе улиц, грохоту метро, проливным дождям, запаху мокрой мостовой. Мне не хватало ритма и скорости. Я не хотела признаваться Сережке, чтобы не огорчать, но однажды, когда мы брели по городскому парку, уловила его скучающий взгляд.

– Здесь ничего не меняется, – вздохнул Сергей. – Все по-прежнему, как год, пять, десять лет назад. Абсолютное безвременье. Каждый год я приезжаю и надеюсь увидеть что-нибудь новое, но ничего не происходит… Я люблю свой город, но в восемнадцать он выглядел слишком тихим, тесным, скучным, каким-то пенсионерским. Хотелось простора, ярких впечатлений, новых горизонтов, неограниченных возможностей… Поэтому я уехал в Москву. Сюда приятно возвратиться, как в тихую гавань, перевести дух… и мчаться дальше… Родители надеялись, что однажды я вернусь. Но я никогда не хотел этого. Понимаешь?

Конечно, я понимала. Уж мне ли не известен этот тщеславный зуд, вечное желание иного, большего, порой недосягаемого и потому вожделенного вдвойне… Погоня за призраком славы, богатства, успеха… Все выше, и выше, и выше… Возможно, потому меня так зацепил Сергей, в нем тоже была эта вечная неудовлетворенность, гнавшая вперед и вверх… Лишь бы в этой погоне не потерять себя…

По возвращении в Москву я переехала к Сережке.

Хозяином квартиры был странноватый плюгавый мужичок с блуждающим взглядом, даже в августовскую жару не снимавший теплого свитера и источавший кислое амбре вспотевшего тела и нестираных носков. Он наведывался с инспекторской проверкой рано утром или поздно вечером, поднимал с кровати истошным звонком в восемь утра в воскресенье, а в наше отсутствие отпирал дверь своим ключом, после чего из холодильника таинственным образом исчезали шмат колбасы или початая бутылка болгарского кетчупа. Однажды я не обнаружила на бельевой веревке накануне постиранных кружевных трусиков. Другим пунктиком хозяина был панический страх перед соседями, которые, узнав, что квартира сдается, могли заявить в милицию о незаконных операциях с жильем. Посему Сережку он представлял дальним родственником из провинции, а меня, соответственно, его женой. Всякий раз хозяин нудно напоминал, чтобы мы, не дай бог, не нарушили соседского покоя громкой музыкой, стуком, приходом гостей и прочим неприятным шумом. Вопреки моему ожиданию, соседи, пожилые супруги, оказались милыми и, в отличие от хозяина, вполне адекватными людьми. Сталкиваясь в тесном коридоре, мы обменивались приветствиями, улыбками, дежурными фразами о погоде, раз соседка спросила у меня спички, а потом занесла «долг» вместе с горячими пирожками с черникой.