Десять месяцев (не)любви (СИ) - Монакова Юлия

— Обидно за нашу комнату, — вздохнула напоследок Ксения. — Только Катя и получила в итоге своего принца, но эти два кретина реально заслуживали счастья… Я, Полинка, всегда за счастливые концы, так и знай. И как писатель, и как человек.

На улице Полина не выдержала, оглянулась ещё раз на здание университета с шестью белыми колоннами. Можно, конечно, увидеть его ещё не раз, можно даже войти в эти тяжёлые двери, но всё равно это будет не то… Она будет уже в другом статусе. Не студентка. Странное ощущение своей чужеродности овладело вдруг Полиной. Она всего лишь гостья — и на этом холме, и в этом городе…

До речного вокзала было совсем недалеко. Сначала они проехались на трамвае, а затем пешком дружно двинулись вниз, к Волге… Андрей катил её чемодан по мощёной дороге, а сам с любопытством озирался по сторонам. Здесь, в старом городе, было очень красиво. Жаль, сегодня нет солнца. Пасмурный, туманный день. Впрочем, так же пасмурно и туманно на душе. Просто погода под стать настроению…

Полина покупала в кассе билет на теплоход, когда раздался звонок её мобильника. Сердце ушло в пятки, но быстро вернулось — ошибка, ошибка, не он…

— Полина Валерьевна, вы где? — услышала она в трубке голос своей бывшей ученицы Ани Бычковой. Полина говорила ей, что уезжает сегодня, и та вызвалась её проводить. А вот и она сама — торопится, несётся на роликах…

— Это вам! — поспешно сунула девушке в руки букет слегка растрёпанных пионов. — Приходите осенью работать к нам в школу, Полина Валерьевна! Мы будем очень вас ждать…

— Для меня самой учёба ещё не закончена, — усмехнулась Полина. Аня недоверчиво взглянула на неё.

— Да ладно! Вы же такая взрослая…

Да уж, взрослая… Большая, опытная, умная. Всё на свете знает, всё умеет. Вот только пока не научилась, как следует жить, если жить, в общем-то, и незачем…

Она поправила выбившийся из Анюткиной косички вихор, слабо улыбнулась.

— Приезжай ко мне в гости летом. Я тебя встречу, только позвони.

— Обязательно приеду, Полина Валерьевна! — пообещала девочка с жаром. — Правда, чуть позже, в августе. В июле меня в лагерь отправляют.

— Здорово. А дома как?

— Тоже всё хорошо, — и, поднявшись на цыпочки, заговорщически шепнула Полине в ухо:

— Папа стал меньше пить…

Полина перевела взгляд на стоявшую рядом подругу и радушно пригласила:

— Ты тоже приезжай, Ксень.

Писательница пожала плечами.

— Обещать не буду, Полинка, не обижайся. Я в Москву поеду. Поищу там работу, попробую устроиться… — и вдруг крепко обняла Полину.

Андрей подал ей руку на прощание, просто и открыто улыбнулся.

— Желаю вам никогда не грустить, Полина. Всего доброго!

— Не кисни, моя дорогая, я обещаю, что напишу о тебе роман! — пылко произнесла Ксения напоследок.

— Спасибо, уже написала, — хмыкнула Полина язвительно, но Ксения лишь отмахнулась:

— Это не считается… Я напишу настоящую книгу! Дочь рыбака, родившаяся и выросшая в камышах, достигла небывалых высот в своей научной карьере!…

— Господи, ну почему же в камышах, — засмеялась Полина, а из глаз вдруг брызнули слёзы. Она торопливо отвернулась, подхватила свой чемодан и направилась на посадку.

Качнулась палуба теплохода — и вот уже город поплыл, как мираж, бесследно теряясь в густом утреннем тумане…

Несколько часов дороги прошли в лёгкой дремоте. Голова чуть кружилась, с реки дул ощутимый ветер, и Полина куталась в свою тоненькую ветровку, жалея, что убрала все свитера глубоко в чемодан. Справа от неё сидели две женщины — тоже закутанные и грустные, вероятно, тоже кем-то обиженные… Слева от Полины расположился почтенный белобородый старик, даже не старик, а — старец. Задумчиво хрустел свежим огурцом. Какие-то парни сходили в буфет, принесли чипсов, сухариков и пива, даже раннее утро их не смущало. Впрочем, Полине было всё равно. Не буянят, не орут, ведут себя тихо…

Так и шли по реке в белёсом тумане — деревья и береговые кусты просвечивали сквозь эту ватную мглу. Полина закрыла глаза. Никогда она ещё не ехала так по своей Волге — настолько равнодушной и усталой. Вспомнила отца, тётю Настю, но сердце от этого не согрелось. Вот и вернулась Полинка домой. И зачем только её отпустили?..

Что это — малодушие? Так она привезёт на остров свой долгожданный диплом? Слабачка, сдалась при первом же ударе…

Нет, не сдалась! В работе всё по-прежнему светло и ясно, в работе можно будет дышать. Но всякий раз, садясь за работу, нужно будет говорить: "Уйдите, Марк Александрович. Я после о вас подумаю. О том, как вы обманули меня, не сказав при этом ни единого лживого слова…" Любить его издали, радоваться тому, что он живой и здоровый?.. Нет, не для неё это, не желает она делать из него икону, как некоторые… Нельзя дать ему убить себя. Надо просто жить!..

Кто-то вздохнул рядом. Это старик что-то вспомнил, жалеет кого-то. Полина глянула сквозь полуопущенные ресницы и удивилась — смотрит прямо на неё. Да это он её жалеет, оказывается! Но жалость эта не была обидной. Понятный старик, свой, и, кажется, Полина тоже ему вся понятна, со всеми её радостями и печалями… Она широко открыла глаза, встретила добрый взгляд, с благодарностью улыбнулась.

А когда вдали показался остров и стал стремительно расти, приближаясь, у Полины внезапно ёкнуло в груди от радости, на секунду замерло дыхание, и она улыбнулась, точно оттаивая потихоньку — вернулось что-то забытое, невесомое, детское…

— Пока молодой, ничему конца нет. Это мы, старики, дно видим, — сказал старец, обращаясь к Полине.

Туман потихоньку рассеивался. Как же зелено кругом! Как пахнет травой июньский берег!..

— А вода-то, как вся наша жизнь — неучерпаемая, — добавил Полинин мудрый собеседник, поднимаясь и подхватывая свою сумку, — сколько ни гляди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Родная, знакомая с детства, неучерпаемо-бездонная, как жизнь — лазоревая вода…

Илона

Первые пару дней после прощального разговора Илона занималась тем, что пыталась принять очевидное. Как просто звучит — и как невыносимо трудно это сделать!.. То и дело тянуло найти какое-нибудь оправдание себе или Марку, вновь нырнуть в спасительные иллюзии, поддаться сладкому самообману… это было очень заманчиво: к примеру, обвинить во всём нежный возраст соперницы. “Вы с ней похожи”, - сказал Марк, и теперь Илона изо всех сил отгоняла от себя мерзкое, обеляющее её саму, объяснение: он ушёл лишь потому, что Кострова моложе. Думать так было несправедливо по отношению к Марку, несправедливо по отношению к славной доброй девочке, но… это так успокаивало саму Илону.

“Да не потому он ушёл! — снова и снова повторяла про себя она. — Марк действительно любит Кострову, только и всего”. Так просто. Так больно. Мы выбираем, нас выбирают…

Она не помнила, ела ли в эти дни. Что-то, кажется, всё-таки ела: поднималась с дивана, заставляла себя выходить на кухню, заваривала чай, машинально жевала какую-то сухомятку, потому что так было надо. Необходимо было учиться жить заново. А затем снова возвращалась в комнату и ложилась на диван, не раздеваясь. Сил дойти до спальни уже не было.

На третье утро подобного существования Илону разбудил звук ковыряющегося в замке ключа, и она поняла, что ей грозит вторжение извне: ну конечно же, мама… Самый неподходящий в мире момент для визита. А впрочем, всё равно. Сил делать приветливое лицо и изображать радушие нет и не будет.

— Что происходит? — с ходу бодро вопросила мать, влетая в комнату. — Трубку какой день не берёшь и не перезваниваешь… А почему ты в таком виде? С Марком поссорились?

— Мы расстались, — сказала Илона чужим, даже на собственный слух, голосом.

— Я так и знала! — мама всплеснула руками. — Ты в своём репертуаре: неужели так сложно просто удержать мужика?!