Джейми Макгвайр - Мое прекрасное искупление

– Вот черт!

Я последовала за ним, доставая мобильник. Двое парней из бара лежали в лужах крови.

– Девять-один-один.

– Что у вас случилось?

– Здесь двое мужчин, лет двадцати – двадцати пяти, их сильно избили на тротуаре в Мидтауне. Нужна «скорая помощь».

Сойер осмотрел пострадавших.

– Этот без сознания, – сказал он.

– Оба дышат, один без сознания.

Я продиктовала адрес и отключилась.

Сойер осмотрелся по сторонам. В противоположном направлении шла пожилая пара, но, кроме них и бездомного, копающегося в мусоре на северном углу улицы, в квартале никого не было. Ничего подозрительного я не заметила.

Вдалеке завопили сирены.

Сойер спрятал руки в карманах брюк:

– Похоже, они нашли то, что искали.

– Может, это кто-то, с кем они столкнулись ранее?

Сойер пожал плечами:

– Не моя юрисдикция.

– Очень смешно.

В считаные минуты подъехала полицейская патрульная машина, а после нее «скорая». Мы рассказали им, что знали, показали наши документы, и нас отпустили.

Сойер проводил меня до вестибюля и обнял.

– Уверен, что не нужно проводить до дома тебя? – спросила я. – Кто бы это ни сделал, он все еще может быть где-то рядом.

– Линди, заткнись, – усмехнулся Сойер.

– Спокойной ночи. Увидимся завтра.

– Нет, я буду на выезде.

– Ах да, точно. Это твое… дело.

От выпивки у меня кружилась голова. Хорошо, что мы решили уйти из бара.

– Я сижу на хвосте у нашего источника из Вегаса, Артуро.

– Головорез Бенни? Что он делает в Сан-Диего?

– Бенни отправил его навестить своих новых приятелей с востока. Я прилагаю все усилия, чтобы он не свернул с нужного пути. Не хочу, чтобы парни из якудза вынудили его раскрыть конфиденциальную информацию или чтобы он их предупредил.

– Звучит очень серьезно.

– Как всегда. Спокойной ночи.

Сойер вышел из вестибюля, а я повернулась, чтобы нажать на кнопку вызова лифта. Она была запачкана свежей кровью. Покрутив головой, я вытерла ее изнаночной стороной блейзера.

Двери разъехались, раздался приятный звоночек, приглашающий внутрь, но как только я ступила в лифт, мое сердце ушло в пятки. Кнопка шестого этажа тоже была испачкана кровью.

Вновь я использовала блейзер, чтобы скрыть следы, а потом поехала наверх, изнывая от нетерпения. Я буквально выскочила из кабины лифта, направилась прямиком к двери Томаса и принялась барабанить по металлической поверхности. Он не ответил, и я вновь постучала.

– Кто там? – наконец спросил Томас.

– Это Лииз. Открой, мать твою!

Загремела цепочка, щелкнул замок, и Томас открыл дверь. Я пронеслась мимо него, потом крутанулась и скрестила руки на груди.

В правой руке Томаса я заметила лед, а на левой – кровавую повязку.

– Боже! Что ты наделал?

Я протянула руку к бинту, осторожно приподняла его, обнажая влажные ссадины на костяшках, потом посмотрела на Томаса.

– Эти ублюдки-расисты оскорбили тебя.

– И ты решил избить их до смерти? – взвизгнула я.

– Нет, это вышло после того, как они обронили фразу, что неплохо бы тебе пойти домой через темный переулок.

Я вздохнула:

– Идем, я промою рану.

– Я уже все сделал.

– Забинтовать и приложить лед не означает промыть. Так ты заработаешь инфекцию. Весело, правда?

Томас нахмурился:

– Ну ладно.

Мы с Томасом прошли в ванную комнату. Он сел на краю, вытянув вперед руки с расслабленными кистями.

– Аптечка есть?

Томас кивнул на раковину:

– В нижнем шкафчике.

Я достала прозрачный пластиковый контейнер, расстегнула замок и порылась в содержимом.

– Перекись?

Томас поморщился.

– Значит, избить двух мужиков ты можешь, стесав себе все кулаки, а пару секунд жжения не потерпеть?

– В шкафчике с лекарствами. Зеркало открывается.

– Знаю, мое тоже, – невозмутимо сказала я.

– Я пытался пойти домой и не…

– Не наброситься на них?

– Некоторые ведут себя как агрессивные придурки, пока однажды кто-нибудь не выбьет из них дурь. После этого у них открывается новый взгляд на вещи.

– Вот как ты это называешь? Считаешь, что сделал им одолжение?

Томас нахмурился:

– Я сделал одолжение всему миру.

Когда я плеснула перекись на его раны, он втянул воздух через стиснутые зубы и отдернул руки.

Я вздохнула:

– Поверить не могу, что ты слетел с катушек из-за глупого оскорбления и пустых угроз.

Томас прижался щекой к плечу, размазывая две небольшие капельки крови.

– Лучше тебе в этом искупаться, – сказала я, поднимая большой коричневый пузырек.

– Зачем?

Я взяла салфетку из контейнера для туалетной бумаги и промокнула ее дезинфицирующим средством.

– Потому что я почти уверена: это не твоя кровь.

Томас уныло посмотрел на меня.

– Прости. Хочешь, чтобы я ушла?

– Вообще-то, хочу.

– Нет! – резко сказала я.

– Ах, значит, это тебя оскорбляет!

Я промокнула его раны чистым ватным диском.

– Томас, незнакомцы не могут задеть мои чувства. А вот люди, которые мне дороги, могут.

Его плечи поникли. В этот момент он выглядел слишком уставшим, чтобы спорить.

– Что ты делал в «Каттерсе»?

– Я там постоянный посетитель.

– Последнее время нет, – нахмурилась я.

– Мне нужно было выпить.

– Неудачный понедельник? – спросила я и подумала, а бывает ли иначе.

Томас замешкался.

– В пятницу я звонил Трэвису.

– Первого апреля, в День дурака?

Томас помолчал пару секунд, давая мне время осмыслить его слова.

– Ах! Его день рождения.

– Он повесил трубку.

– Ой.

Томас отдернул руку:

– Вот дьявол! – Он поджал губы, а вены на его шее вздулись.

– Прости, – вздрогнув, сказала я.

– Я по тебе соскучился, – тихо проговорил Томас. – На работе пытаюсь держать субординацию, но все время думаю о тебе.

– Ведешь ты себя как настоящий грубиян. Все сравнивают это с тем временем, когда закончились ваши отношения с Камиллой.

Томас коротко усмехнулся, но без всякого веселья:

– Не стоит сравнивать, сейчас намного хуже.

Я сосредоточилась на его ранах.

– Скажи спасибо, что мы не стали заходить далеко.

– Уж ты точно должна быть рада, – кивнул он. – Я вот не был таким благоразумным.

– Что ты такое говоришь? – Я уронила руки на колени. – Две недели назад ты сказал мне, что не можешь меня любить.

– Лииз… ты испытываешь ко мне что-нибудь?

– Ты же знаешь, что да.

– Ты меня любишь?

Я очень долго смотрела в его полные отчаяния глаза. С каждой новой секундой он выглядел еще более несчастным.

Я прерывисто вздохнула: