Галина Артемьева - И в сотый раз я поднимусь

– Никакую пластику никогда не делала. Настоящая, живая… Ты хорошо пахнешь. Не сутулься. Но слушай: ты была с мужчинами, рожала. Но ты еще не женщина. Ты еще свою женскую жизнь и не начинала. Следы жизни есть на твоем теле, а жизни не было. Ты отдавала себя, но никому не говорила: «Дай!»

Саша поразилась. Чужой человек сказал то, что она сама недавно думала о себе. Что она вся целиком осталась в юности. Застыла там. И любовь ее к Ленечке – оттуда. И она продолжает играть в маленькую робкую девочку в самом начале своих неясных желаний. Но девочку ту она давным-давно переросла.

– В тебе сидит страх. Ты вся состоишь из страха. Ты испугалась давным-давно. Страх камнем лежит у тебя под сердцем. Освободись. Согрейся. Согрей свой лед внутри.

И тут-то Саша и расплакалась.

– Ты угадал. Все правда. Я всю жизнь знаю, что всем кругом должна. Сколько себя помню. Я все хочу делать правильно. Я контролирую и боюсь ошибиться. Я боюсь радоваться, мне легче быть грустной…

– Ты не идешь к мужу и не требуешь: «Хочу тебя сейчас», ты ждешь его ласк, – продолжил Мартин. – Сколько раз в твоей жизни было, что ты хотела, но молчала?

– Много. Много раз. И это касается не только близости. Это… это обо всем, что со мной происходит.

Она стояла перед ним голая, плачущая, забывшая о своей наготе и о том, как может выглядеть сейчас, вот такая: зареванная, растрепанная, ссутулившаяся.

– Ты боишься быть отвергнутой или чувствовать себя виноватой.

– Да. Я боюсь потерять. Боюсь, боюсь, – плакала Саша.

– А ты не думала, что, родившись в этот мир, человек изначально потерян? Он в начале дороги, а куда идти – не знает. И что ему нужно? Только смелость и сила. И справедливость. К тому же – ты ведь уже теряла?

Саша кивнула, продолжая всхлипывать.

– И что? Было больно?

– Очень. Невыносимо, – отозвалась Саша.

– Но ты ушла от этого? Да?

– Да.

– Тогда чего ты боишься? Новой боли? Но и она проходит! Тебе мешает страх. Он портит тебе жизнь.

Саша обняла себя руками. Дотронулась до того места под грудью, где обычно холодил ее изнутри камень. Там было тепло.

Мартин не сводил с нее глаз.

Она пошла к своей кучке одежды, натянула брюки, свитер.

Мартин молча смотрел.

Саша поняла его. Будь он, как все, он обнял бы ее сейчас. Похлопал бы по спине. Но будь он, как все, она не разделась бы перед ним. И не исчез бы ее внутренний холод.

Она подошла к нему близко-близко.

– Иди, – тихонько велел Мартин, чуть оттолкнув ее от себя головой. – Возьми ключи, Гонза их оставил у двери. Ты можешь приходить сюда в любое время, днем или ночью, не предупредив. Так делают мои друзья.

– Здесь был Гонза? Он возвращался? – удивилась она. – Он меня видел?

– Не думаю. Я слышал, как открылась и закрылась дверь. Но если видел – это что-то меняет?

– Нет, – засмеялась Саша. – Теперь это не меняет ничего.

– Я тебе нужен? – спросил вдруг Мартин, когда она совсем собралась уходить.

– Да, – уверенно сказала Саша.

– И ты мне нужна. Иди. Иди к своему мужчине и будь женщиной.

Мартин больше никогда не требовал раздеваться. Не нужно. Они друг друга узнали, доверились.

Она действительно могла зайти к нему по пути из магазина домой, сварганить по-быстрому какую-то вкусную жрачку, поесть, похихикать и бежать дальше.

Она могла позвонить в любой момент просто узнать:

– Ты как?

Шли годы, дружеское чувство и ощущение «вместе» только крепло.

А потом она пропала. На столько месяцев. Исчезла совсем.

И под сердцем у нее снова ледяной камень.

– Не простишь? И не прощай. Само уйдет, – сказал Мартин, когда Саша рассказала все. – Дело же не в этом. Ты – забудь. Зачем тебе лед внутри? Лед – это смерть воды.

– Нет, лед – это сон воды. Долгий сон, – поправила Саша.

– Все неподвижное – смерть, все живое – движется, – улыбнулся ей Мартин.

– «У воды нет ни смерти, ни дна», [15] – вспомнила вдруг Саша и обрадовалась.

– Хорошо сказала, – похвалил Мартин.

– Это не я.

– Сейчас сказала ты! И не поправляй. Слушай. Ты опять плохо говоришь по-немецки. У тебя мозги там отшибло.

– Я совсем забыла, что есть другая жизнь, кроме той.

– Вспоминай. И – смирись. Внимательно слушай: смирись. Ты к себе вернешься, если только откажешься от себя. Да, тебе в душу наплевали. Да, в который раз. И что? Будешь лежать оплеванная и злиться? Бог говорит: прощай врагов и молись за врагов. Это Его воля. Твоя воля – не прощать и не молиться. Он тебе дает полную свободу: жить по Его воле или по своей. То есть – подняться до Него или ползать в своих плевках. И свободный выбор всегда за тобой.

Я расскажу тебе о себе. Знаешь, я ведь не такой крутой и могучий, как тебе кажется. Сколько раз со мной бывало, что я был совсем один и падал. Вот с этого самого инвалидного кресла. Или с кровати. Откуда угодно могу упасть. И у меня всегда выбор: лежать или встать. Могу лежать долго-долго, пока кто-то не заглянет сюда, если заглянет. Только если я буду лежать, далеко я уйду? Я начинаю пытаться встать. Падаю. Злюсь. На тех, кто это со мной сделал. На свое бессилие. И совсем лишаюсь способности встать. Злость забирает себе всю энергию. И тогда я прошу Господа мне помочь. Просто говорю: «Господи, благослови!» И начинаю пытаться. Десять, двадцать, сто раз. И в конце концов я поднимаюсь. Поднимаюсь, чтобы жить. Без злобы. И помогать другим, кому еще хуже. Вот тебе. Тебе сейчас хуже.

Мартин внимательно посмотрел на Сашу.

– Хуже? – повторил он.

– Нет, – неожиданно для себя ответила она. – Нет! Я все поняла. Я – поднимусь. Я буду пробовать снова, снова и снова. Я знаю: Господь нас уважает! [16]

– Хорошо сказала, – похвалил Мартин.

– Это не я, – откликнулась Саша.

О. Мандельштам. «Мы живем, под собою не чуя страны…»

Песня Фрэнка Синатры «Мой путь».