Подруга моей дочери (СИ) - Николаева Юлия Николаевна

А я тоже хороша! Даже не заметила, что стала участником заговора. Мной крутили и вертели, как хотели. Все.

Я слышу шаги, оторвав от лица ладони, смотрю на Антона. Он осторожно опускается передо мной на колени, заглядывая в глаза.

— Сонь, я знаю, что это сложно, но все же прошу простить меня. Я был полным мудаком и думал только о себе.

Некоторое время мы опять зависаем, глядя друг на друга. Где-то далеко появляется навязчивое желание протянуть к нему руку, погладить его щеку. Но я гашу его на корню.

— А Лиля? — спрашиваю вместо этого и добавляю тише: — Я видела, как вы целовались.

Антон опускает голову, выдыхая.

— А то, что было после, ты видела? — снова упирается в меня своим взглядом, невозможно родным, но теперь уже таким далеким.

— Ты бы еще тройничок мне предложил, — усмехаюсь, выстраивая защиту. Надо держаться отстраненно, грубо. Потому что боль внутри разрастается все больше.

— Между нами ничего не было, — произносит Антон почти по слогам. — Она меня поцеловала, а я дал ей от ворот поворот. Она мне не нужна, Сонь. Мне никто не нужен… Кроме тебя.

От последних слов ведет, словно кислород перестал поступать в мозг, тело немеет. Хочу посмотреть в его глаза и боюсь. Боюсь сдаться в их плен. Потому что, как это ни прискорбно, я не знаю, готова ли сейчас верить ему. Да и вообще, буду ли готова.

У Антона в жизни все просто, слишком просто: есть только черное и белое. И он запросто может пихнуть человека из одной категории в другую. Практически шутя. Так и меня ведь он то клеймил продажной девкой, то хотел получить, то выбросил за борт. И даже если я поверю сейчас его словам, это вовсе не значит, что через месяц не буду собирать свое сердце по осколкам в очередной раз. Если конечно, мне хватит сил этот второй раз пережить.

— Сонь, дай мне шанс, — он словно чувствует, что внутри меня сейчас происходит борьба. Берет мои руки, сжимая, смотрит в глаза:

— Я наделал слишком много ошибок, Сонь, я знаю. И никакие оправдания не помогут их загладить. Никакие слова. Но…

Я резко встаю, и он теряется, не ожидая этого, замолкает. Беру сумки, ловя его недоуменный встревоженный взгляд. Антон вскакивает следом за мной. Молча смотрит, щурясь.

— Мне нужно время, Антон, — говорю ему, — чтобы все обдумать. Потому что сейчас я не уверена.

Молчу, собираясь с силами, словно пытаюсь самой себе дать надежду. Это всё слишком сложно. Боль никуда не исчезает: будто противоядие ввели, но яд уже подействовал, и с этим ничего не поделать. Время не отмотать, прошлое не вернуть.

А в голове уже застряли его слова: я нужна ему. А что нужно мне? Я очень хочу снова верить. Так сильно, насколько понимаю: всё изменилось. В голове хаос, слишком яркие воспоминания недавнего прошлого размазывают беспощадно: в роковой момент, когда на кону разыгрывался билет пусть и в хрупкое, но возможное будущее — один из нас шагнул назад. А может быть, мы оба?

Лиля его поцеловала, он позволил, допустил. Он всё равно соврал. Он поверил Олегу.

Изменилось бы что-нибудь, если бы я понимала, в чём тогда обвинялась? Выслушал бы он? Поверил? Не могу сказать наверняка, но боюсь, ответ был бы неутешительным. Слишком легко Жуков сбрасывает людей со счетов. Но все же ставлю себя на его место.

А я? Я бы поверила, если бы он объяснил тогда про Лилю?

Мысленно усмехаюсь. Поверила бы даже в чушь. Я ждала его объяснений, сообщения, телефонного звонка. Чего угодно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что было бы, если бы Женька не рассказала ему правду?

Это был бы конец. А сейчас? Конец? Начало? Что?

Антон терпеливо ждёт, пока я разглядываю его, замирает в ожидании моих действий.

В груди расползается тревога: хочу прикоснуться к нему, снова ощутить вкус его губ, прижаться и почувствовать то, что испытывала совсем недавно. Ещё немного, и я сдамся, поэтому, не мешкая, разрываю зрительный контакт и обхожу Антона, быстро направляясь к выходу.

— Сонь, — окликает Жуков, когда я уже готова открыть дверь. В его голосе столько отчаяния, что внутри всё скручивается в тугой узел. Берусь за ручку и замираю, закусывая губу. Слышу его шаги, чувствую, как он приближается.

— Я хочу уйти, Антон. Дай мне уйти, — проговариваю каждое слово, пока у меня ещё есть силы сопротивляться.

— Уверена?

Нет, нет, чёрт возьми, я не уверена!

Антон пользуется этой паузой, обхватив меня, держит крепко, утыкается в шею, делает вдох. Шепчет:

— Соня… Соня, прости.

В его объятиях я начинаю дрожать, по щекам катятся слезы, он прижимает меня так крепко, что я чувствую, как колотится его сердце. А он наверняка, как моё. Рыдания рвутся наружу, я не хочу, чтобы он слышал их, закусив губу, усилием невероятной воли произношу, подавляя отчаяние:

— Я уверена. Пожалуйста, Антон, отпусти меня. Пожалуйста.

Но он лишь крепче прижимает.

— Я никогда ни о чем тебя не просила. А сейчас прошу. Пожалуйста… — голос всё же срывается. Последнее слово говорю слишком тихо. Чувствую, как он не сразу, но разжимает объятия, хватаюсь за ручку двери, как за спасательный круг. Иначе утону.

— Соня, я… — это последнее, что слышу, выбегая из зала.

И я рада, что он меня отпускает. Только радость эта с привкусом горечи.

Потому что я не готова к тому, что могу услышать. Потому что я больше не сдерживаюсь и эмоции не контролирую. Я готова поверить его словам, но боюсь, что за ними не последует никаких поступков. Возможно, его мучает совесть, что он так со мной поступил. Но что дальше? Прогноз неутешительный. Я так и останусь одна со своей болью.

Антон

И все-таки она оказывается в зале. Когда я возвращаюсь туда снова и открываю дверь, вижу, как Соня бьет грушу. Внутри все сжимается, я словно чувствую ее боль. И когда она замирает с громким криком, делаю шаг в зал, еще один, еще. Ноги, как ватные, не слушаются, а взгляда не могу отвести от ее спины. Девушка немного отсраняется и смотрит в зеркало. И я понимаю: будет трудно. Никаких слов не хватит, чтобы выбить прощение. Но я пытаюсь, пытаюсь, пока она просто не убегает.

Догоняю Соню уже на улице, дует сильный ветер, дождь утихает, но все еще падает крупными каплями на мокрый асфальт. Схватив девушку за локоть, резко разворачиваю, отчего она впечатывается мне в грудь. Бросив сумки, поднимает глаза, полные слез:

— Зачем? — почти шепчет. — Зачем ты это делаешь?

Я смотрю в ее глаза. Она должна меня ненавидеть. Ну и пусть, имеет полное право. Я обхватываю ее лицо ладонями и произношу, не отрывая взгляда от карих глаз:

— Потому что я люблю тебя, Соня.

Ее губы начинают дрожать, а в глазах переливается смесь неверия, надежды, страха и… любви? Я прижимаю ее к себе, целую, куда попадают губы: в висок, в волосы, в лоб, глажу спину, которая под моей рукой трясется, потому что Соня плачет. А я держу, не отпускаю, глажу, пока девушка не затихает. А потом снова смотрит на меня, глаза такие темные, что я сразу понимаю: ни хуя она не будет моей.

— Если ты меня любишь, — с трудом произносит, — то отпусти. Мне надо в аэропорт. У меня самолет, Антон.

Мы молча смотрим друг на друга. Она больше не теряется, не плачет, не боится. Она приняла решение. Я киваю.

— Я отвезу тебя, — говорю, подхватывая сумки, иду к машине. Внутри включаю печку, мы успели промокнуть, и Соня явно мерзнет, обхватывая себя за плечи. Она всю дорогу прячет взгляд, глядя в окно, а я молчу. Потому что принял ее решение.



Наношу по груше удар за ударом, сначала монотонно, потом увеличивая размах, и в итоге бью, не жалея сил. Резко, быстро. Концентрируюсь на движениях, отдавая, заряжаюсь энергией ещё больше. Закончив тренировку мощными ударами, тяжело дышу, глядя, как раскачивается груша.