Дарья Волкова - Большие люди

- Здравствуй, Валентин, - она проходит в кабинет. - Слушай, все спросить хочу. Как ты узнаешь, что это я?

- Походка, - он оборачивается на звук ее голоса. - Я шаги твои знаю.

У Валентина светлые глаза. Голубые. Красивые, если бы не этот неподвижный взгляд. Который он, как правило, прячет за темными очками.

- Сегодня твои любимые. С картошкой и грибами, - Антонина кладет пакет с пирогами на стол.

- Фаине Семеновне мое почтение.

- Передам. Я пойду, чайник поставлю, пообедаешь?

- Хорошо.

Но Антонина медлит отчего-то. Если решаться на этот разговор, то почему не сейчас? Пока есть хоть какая-то смелость после вчерашних слов матери.

- Валь, я поговорить с тобой хочу.

- Ну, давай поговорим.

- Иди сюда, - она садится на массажную кушетку, хлопает рядом, чтобы он услышал. А потом, уже почти не удивляясь, смотрит, как он уверенно проходит к месту. Он как-то рассказывал ей, что знает свой рабочий кабинет с точностью до полшага. И все меряет шагами.

А начать страшно. Вот страшно и все тут. Она вздыхает. Взрослая женщина, мать тоже уже взрослой, замужней дочери. А волнуется, как девчонка.

- Тоня, если тебе неприятен этот разговор, то и не начинай.

Ее всегда удивляло, как много он слышит. Как угадывает только по голосу, какое у нее настроение.

- Дело не в том, что разговор неприятный.

- Но ты боишься чего-то.

- Я боюсь, что ты... откажешься, - слова вылетели сами собой.

Валентин молчит какое-то время. Сидит неподвижно. А потом произносит ровно:

- Вот ты о чем... Да, откажусь.

- Валя!

- Антонина, не начинай, прошу.

- Почему?!

- Скажи мне, Тоня, - он поворачивает к ней лицо. - А еще лучше - внимательно посмотри на меня, Тоня. Я слеп. Я инвалид. Я буду только обузой. И... я привык один.

- Может быть, я хочу о тебе заботиться! Если хочешь быть один - так и скажи. Но не решай за меня, чего хочу я!

- Тоня... Ну зачем?..

- Я тебе все сказала, - Антонина чувствует, как на глаза наворачиваются слеза. Но он их не увидит.

- Тонечка... ты плачешь?

- Нет.

- Плачешь. Неужели из-за того, что...

- Между прочим, - она вздыхает, вытирает слезы со щек, - это мужчине положено уговаривать женщину, а не наоборот.

- Я бы уговаривал, Тонь. Если бы имел право... Если бы мог рассчитывать... Между прочим, ты мне еще в студенчестве нравилась. А ты так скоропалительно выскочила замуж.

- Быстрее соображать надо было, Валентин Алексеевич! И вообще, ты сдал себя с потрохами, ты знаешь? Твои слова я воспринимаю как капитуляцию.

- Тонечка, не надо...

- Тонечкой будешь меня называть, когда жить к нам переедешь!

- Тоня... - он грустно усмехается. - Ну, вот скажи мне, зачем тебе я?

- Между прочим, ты очень привлекательный мужчина. До сих пор. Вон, стройный какой, не чета мне.

- Очень привлекательный... просто до слепоты.

- Дурак ты, Валька. Кстати, в этом есть и плюсы.

- Да? И какие это?

- Во-первых, ты не будешь замечать, если дома беспорядок. И что на мне бигуди, нет косметики и старый халат. А во-вторых, ты помнишь меня тридцативосьмилетней. И не знаешь, как я постарела.

- Тоня... - Валентин горько улыбается, качает головой. - Ох, Тоня, Тоня...

- Если я сейчас уйду, - произносит она чуть слышно, - то больше не приду сюда.

- Не надо, - он безошибочно находит ее ладонь на массажной кушетке. - Не уходи.

_________________

Григорий любит просыпаться раньше и смотреть на нее спящую. Вот сейчас Люся лежит, повернувшись к нему спиной, хотя так бывает редко. По подушке растекся водопад ее волос. Тоненькая бретелька пересекает округлое плечо, норовя сползти. Гриша потерпел сокрушительное поражение в борьбе с ее пижамами, так и не добившись желанной обнаженности любимой женщины в постели. Ну, за исключением очевидных случаев. Но, по крайней мере, кошмарные пижамы с зайцами сменили шелковые сорочки, которые были приятны на ощупь. Да и на взгляд - тоже.

Он легко трогает бретельку пальцем, и она сползает окончательно, совсем оголяя плечо. Красиво. Он прикасается к теплой коже губами, Люся сонно вздыхает, поворачивается на спину.

- Уже пора? - бормочет она, не открывая глаз.

- Через пару минут будильник зазвонит, - он изучает такое знакомое лицо: аккуратный нос, мягкие губы, заметный только на ощупь детский пушок над верхней. Открываются серо-голубые глаза. Улыбается ему.

- Доброе утро, Гришенька.

- Доброе, - на сожаление ему краткий поцелуй в теплые, еще сонные губы. - Вставай. Я пойду кофеварку включать и крокодила выгуливать. Уже скребется под дверью.

Кофе по утрам всегда готовит он. Им нравится одинаковый - умеренно крепкий и без сахара. Пока Гриша гулял с собакой, Люся сделала бутерброды. А во время завтрака звонит ее телефон. Это что-то совсем из ряда вон выходящее - когда работа начинает ее беспокоить в полвосьмого. Если это не родные, конечно. В любом случае, этот ранний звонок ему не нравится, и он внимательно прислушивается к разговору. Кажется, все-таки с работы. Совсем обнаглели!

- Что случилось? - едва она успевает закончить разговор.

- Заведующая звонила. У нас там авария рядом с "Фламинго", воду отключили. Сказала, что мы сегодня не работаем - без воды там делать нечего, не положено по нормам санитарным.

- То есть, тебе на работу не надо?

- Только в два, - она слегка растеряна. - Когда первый сеанс на дому. А до двух... окно, получается.

- Так это же хорошо. Иди, поспи. Не высыпаешься же.

- А ты?

- А я поеду на работу, - со вздохом. - Кто же меня отпустит?

- Жаль, - Людмила встает со своего места, подходит к нему, обнимает за плечи. И, наклонившись к уху: - Не хочешь сеанс массажа? Индивидуальный? Я могла бы... очень тщательно надо тобой поработать...

- Люся... - стонет он. - Прекрати! У меня на девять совещание назначено!

- Прости-прости, - целуя его в макушку и разгибаясь. - Конечно, езжай. А я, пожалуй, и правда пойду, попробую поспать, раз уж такой шанс выпал.