Эдна Фербер - Три Шарлотты

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. То состояние… состояние духа, которое овладевало там порядочными людьми, порядочными девушками. Да?

– Да. Ты это понимаешь?

– Ну, я могу себе представить…

– Нет, не можешь! Колебались вековечные устои, и мы, бывшие там, это чувствовали. Казалось, все то, что мы считали таким важным и существенным, не имело уже никакого значения. Жизнь ничего не стоила. Город, красовавшийся сегодня, завтра становился кучей кирпича. Дни смешались с ночами. Ужас и труд. Полное истощение и истерия. Многие из нас, находившихся там женщин, никогда не знали свободы. Самой обыкновенной свободы – думать, желать, действовать. Мужчины тоже годами тянули свою лямку. Война, знаете, это не только убийства и искусство выигрывать сражения – это нечто большее. Война что-то делает с каждым человеком, это какой-то химический процесс, перерождающий человека в корне. Но реакция не всегда бывает чистой… Как бы вам это объяснить… Вокруг меня происходило много такого… в особенности с более пожилыми и серьезными с виду девицами. Например, была у нас одна девушка – она служила раньше библиотекаршей в одном из маленьких городков Мичигана. Она рассказывала мне, что у них в библиотеке некоторые книги помещались в так называемой «Преисподней». Эти книги выдавались не всем и не стояли на полках для публики. Говоря о них, она сразу превращалась в библиотекаршу и поджимала тонкие, бескровные губы. Вы так и видели ее, восседающей за своим письменным столом с карандашом в руках и отказывающей какой-нибудь школьнице в выдаче «Дженни Герхард». И вот она была уволена и выслана на родину за то, что начальство называло «развратным поведением»… Я только хотела объяснить вам положение вещей… Он получил трехдневный отпуск. Винни Степлер была в то время в Париже. Мы условились, что я тоже постараюсь взять отпуск и мы встретимся там втроем. Винни занимала маленькую квартирку в две комнаты за Сеной – ведь она провела во Франции почти целый год. Консьержка меня знала. Когда я пришла туда, Роберт уже ждал. Винни оставила записку – редакция послала ее в Италию. Она предоставила квартиру в мое распоряжение. Мы провели там вдвоем три дня… Я не оправдываю себя. Мне не в чем оправдываться. Это были самые счастливые дни моей жизни – и навсегда ими останутся… Знаете, два сорта людей дают миру лучших солдат: во-первых, люди типа мясников без нервов и без фантазии, и, во-вторых, тонко чувствующие люди, которые страшатся боя, ненавидят войну и становятся храбрыми и даже героями из боязни прослыть трусами… Он с отвращением возвращался туда, хотя ни разу этого не сказал… Он был убит десять дней спустя… Я уехала на некоторое время в Швейцарию, когда узнала, что я… Винни была со мной… Чудесная женщина! Если бы не она, я умерла бы, пожалуй… Первое время я и хотела… Но не теперь! Нет, теперь я не хочу смерти!

Снова настала тишина. Слышалось только легкое, мерное дыхание ребенка.

Дрожащий указательный палец тети Шарлотты чертил круги по колену – круг за кругом, круг за кругом. Густые черные брови собрались в складку. Вся в черном, она казалась древней провидицей.

– Вот как!

Она медленно встала и подошла к колыбели. С минуту она молча стояла над ней.

– Это честная ложь, Лотти, ложь во спасение! Стой на этом ради нее. Она пришла в мир, перевернувшийся вверх дном. Может быть, ей предстоит доделать то, чего не сделали мы, «трифтовские девицы» Ей суждена работа. Тяжелая работа!

Лотти наклонилась в темноте.

– Я никогда не стану ей поперек дороги. Она непременно будет свободна! Я ни в чем не буду ее стеснять. Ни словом, ни взглядом, ни мыслью. Вот увидите!

– Наверное, так и будет, Лотти. Но уже без меня, я этого не увижу. И не жалею об этом. Я едва ли хоть раз за всю жизнь тронулась с места, где родилась, но я видела мир. Я видела мир. Да.

Тетя Шарлотта направилась к двери своей медленной твердой походкой. Она удалялась по коридору, и ее черные шелковые юбки мягко шуршали Лотти поднялась, открыла окно и впустила волну холодного весеннего воздуха. Затем они с Чарли на цыпочках вышли из комнаты, остановившись на минуту, рука в руке, у колыбели. Тишину детской нарушало лишь нежное дыхание ребенка.

Один из отрицательных персонажей романа Диккенса «Дэвид Копперфильд».