Кэрри Браун - И всё равно люби

Рут ничего не ответила, но подумала: «Да, но ведь без этих темных сторон нет и истории». И сказала:

– Никто никогда не спрашивает, что мне интересно, или чему я училась, или кем я хотела бы стать. Все словно думают, что встреча с тобой – единственное важное событие, которое со мной случилось.

Питер молчал.

Рут чувствовала, что обижает его, но, вопреки доводам собственного же рассудка, ее понесло – а, пускай!

Она дернула шарф, замотанный вокруг шеи, – душит просто. Шаги ее обычно были вровень с шагами Питера, но сейчас ей хотелось поскорей уйти от него, сбежать, затеряться в снежном тумане.

– Но если я никому не могу рассказать настоящую историю, все, как оно было, то никто никогда не узнает меня настоящую! – выпалила она.

С неба вдруг посыпал мокрый снег, быстро сменившийся дождем – едва заметной взвесью крошечных капель, блестевших в фонарном свете.

– Ты можешь все рассказать, – Питер снова попытался поймать ее руку. – Можешь.

Рут выдернула руку.

Уж ей-то лучше знать. Есть такие истории, рассказать которые просто невозможно.

Когда они вернулись домой, Питер повесил пальто на крючок и начал прибирать на столе книги.

Рут, не сняв пальто, молча наблюдала за его движениями – сложил горку, сверху взгромоздил школьный журнал, тот упал, Питер поднял его, сунул под мышку.

– Ты куда? – спросила Рут.

– Пойду наверх. Надо немного поработать.

– Питер, семестр закончился. Каникулы.

– Я знаю, – не глядя на нее, ответил он.

– Отлично. Тогда вперед. Занимайся своей важной работой.

Питер ничего не ответил. Рут смотрела, как он вышел из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. Рут стянула перчатки и швырнула их в эту дверь.

Она стояла посреди комнаты, прислушиваясь, ожидая услышать знакомый стук печатной машинки. Но все было тихо, сверху не доносилось ни звука.

Ранним июньским утром Рут идет по лесной рощице – все искрится и сверкает на ярком солнце. Папоротник, гроздовник полулунный, кочедыжник женский, водосбор обыкновенный, копытень круглолистый – распространенные в этих местах растения. Здесь, в горах Адирондак, они поселились после того, как Питер вышел на пенсию. Прошло почти шестьдесят лет, ей скоро восемьдесят пять. Рут, вечная студентка, вечно жаждущая новых знаний, едва они приехали сюда, на ежегодной библиотечной распродаже отхватила два изрядно потертых атласа по здешней природе. И долгие годы училась отличать один вид папоротника от другого.

– Нет, ты подумай, папоротник щитовник ложномужской выглядит ну точно как папоротник женский – кочедыжник этот, будь он неладен! – сосредоточенно сетует она Питеру.

– Так это же про нас с тобой. Как-как, ты говоришь, они называются? Мужественный со щитом и Дама в красном?

Рут притворно округлила глаза – и рассмеялась. Умеет Питер дурашливо пошутить!

Она выходит из дома ровно в половине восьмого, когда нежное утро едва занялось, и топает по проселочной дороге, начинающейся прямо от их дома. Дорога хорошо ей знакома – футов двадцать шириной, обычно поросшая густой травой – золотарник, вернония, но сейчас траву недавно скосили, так что идти легко. Рядом одышливо семенит собака – старенькая толстушка Нэнни, помесь бигля с дворнягой. Они с Питером приютили ее, когда у соседа умерла жена и он собрался в дом престарелых во Флориду поближе к сыну.

Псина боготворит Рут и Питера – обоих в равной степени, и страшно переживает, когда кто-то из них оказывается вне поля ее зрения. Питер считает, у нее мощные пастушьи гены. Привычка Рут к прогулкам в одиночестве для нее сущее мучение – ей ведь так хочется, чтобы рядом были они оба, Рут и Питер. Но Питер в последнее время все чаще остается дома, предпочитая сидеть за любимым столом и читать или просто, как подозревает Рут, смотреть в окно, пока Рут, по его выражению, совершает моцион.

Рут пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить сегодня Нэнни отправиться с ней – в ход пошли и собачьи лакомства, и льстивые увещевания. Несколько сотен ярдов, пока дом не скроется из виду, собака мечется между Рут, не спеша бредущей вперед, и Питером, склонившимся за столом и шутливо прогоняющим Нэнни, когда она снова и снова возвращается к нему, убеждая ее, что на прогулке с Рут ей будет куда веселее.

Один раз Рут оборачивается и окликает собаку. И видит вдалеке Питера – тот сидит за столом и машет ей рукой.

Рут машет ему в ответ.

Наконец дорога поворачивает к холму, и дома уже не видно. Не видно и Питера. У него теперь совсем другое лицо – болезнь пока не доконала его, но исказила его черты. Прежде такие тонкие и выразительные, теперь они больше напоминают черты деревянного истукана. Рут по-прежнему видит в Питере того красивого мужчину, каким он был когда-то, а вот посторонние люди порой застывают от неожиданности, встретив его: высоченный, почти семи футов росту, паучьи кисти болтаются на тощих запястьях, тяжелая голова тянет книзу и без того скрюченный позвоночник. Веки набрякли, глаза кажутся сонными. Когда он улыбается, челюсть съезжает набок.

– Нэнни, ко мне! Иди сюда, скорей!

Лес по обеим сторонам дороги легкий, прозрачный – зеленой шелковой гладью мелькают веселые полянки, высокие столбы солнечного света разрезают заросли, где-то шумит ручей, массивные скалы бездвижно застыли со времен ледниковых оползней. Рут изучала геологию этого края – читала о его тектонике и структуре осадочных пород. Она знает, что над местом, на котором она сейчас стоит, когда-то колыхались речные воды Саскуэханны. А земля под ногами такая крепкая теперь, трудно и представить, что эти холмы когда-то были подвижны. Во время таких прогулок Рут кажется себе совсем крошечной, следы ее ног на фоне гигантских валунов такие маленькие – и, наверное, такой же крошечной увидел Питер ее удаляющуюся фигурку, когда она махала ему рукой.

День выдался по-настоящему теплый, и Рут прячется от палящего солнца в кружевную тень по краю дороги. Когда она вернется домой, будет уже совсем жарко. Ну ничего, она захватила воды в специальной фляжке на удобном ремешке через плечо – Питер подарил ей на прошлое Рождество.

Собака, тяжело пыхтя, бежит теперь за ней по пятам. В конце концов, еще более неприятно ей то, что Рут уходит так далеко от дома – это даже более неприятно, чем то, что Питер остался сидеть за столом: он-то дома и в полной безопасности, поэтому она и пошла сопровождать Рут в ее опасный путь, и Рут понимает, сколь мучительным был собачий выбор.

– Нэнни, бедненькая ты моя старушка! – наклоняется к ней Рут и замедляет шаг, чтобы та могла отдышаться. – Ты молодец, замечательно топаешь, – приговаривает она, остановившись и ласково похлопывая ее по спинке.