Солнечная кошка (СИ) - Хаан Ашира

Но Стас ничего, не дрогнул, почти ровно отрезал огромный кусок и положил мне на тарелку.

Торт был мой любимый: с фруктами и взбитыми сливками и тонкими пластинками горького шоколада, с хрустом ломающимися под ложкой.

Вкусный — до безумия. Попробовав первый кусочек, я поняла, что правильно не стала возражать против размеров порции.

Идеальный торт.

— Ну… — Стас отрезал ломтик и себе, но гораздо скромнее. И устроился рядом, обняв меня свободной рукой и поглаживая пальцами по холке, так что маленькие волоски на шее вставали дыбом от едва ощутимых касаний. — Одно дело — тайная беременная любовница у меня дома. Совсем другое — девушка, которая меня любит. Кто ж будет скрывать такое сокровище от мира?

— Эй! — я боднула его в плечо. — Я серьезно.

— И я серьезно, Ярина, — он стер пальцем с моей щеки каплю взбитых сливок, облизнул его и поцеловал меня в губы. — В тот момент, когда ты спросила, кому мы расскажем, я растерялся. Ответил по инерции, как привык. Не сразу сообразил, что старые принципы не работают в новых условиях.

— Ай, ай… — фыркнула я. — Тугодум какой. А на интервью казалось, что быстро соображаешь!

— Я тогда тщательно подготовил каждый экспромт! — гордо вскинул голову Стас.

— Откуда ты знал, что я спрошу? — сощурилась я. — Не морочь мне голову!

— Просто ты очень предсказуемая.

— Что-о-о-о?!

Я замерла в нерешительности, не зная, чем в него швырнуть — салфеткой, вилкой или тортом! Но безнаказанным такое поведение не должно было остаться. Стас тихо засмеялся и легко чмокнул меня в нос. Пришлось удовлетвориться этой страшной карой.

— Без тебя у меня было время подумать, — серьезно продолжил он. — Особенно на тему, кто тут мудак и что делать, чтобы им не быть.

— И как не быть?

— Очень просто. Выбрать — не быть мудаком. И последовательно воплощать решение в жизнь.

— Это скучно… — проворчала я.

— Зато работает.

— Вот и проверим!

В этот вечер целовались, гладили настырных кошек, кормили друг друга с ложечки тортом, пять раз сгоняли со стола наглую Лиску и слизывали друг у друга с губ взбитые сливки.

Стас первым заметил, что мы уже давно больше валяем дурака, чем едим, и предложил:

— Пошли в спальню?

Я, конечно, согласилась, но путь наш туда был тернист и суров — по пути мы отчаянно целовались, зависая в самых неожиданных местах, роняли на пол куски торта с тарелки, которую зачем-то взяли с собой, хохотали и тискались. Пустую тарелку бросили где-то на подоконнике и ввалились в спальню, обнявшись так плотно, что я прямо ощущала, как на моем животе остаются синяки в форме пуговиц Стасовой рубашки.

Надо было срочно раздеться и заняться безудержным сексом, но упав на кровать, мы вдруг замерли, глядя друг другу в глаза, затихли, внезапно покинутые веселой страстью.

Больше не хотелось засовывать языки в горло, а руки в трусы.

Хотелось просто лежать и смотреть в глаза.

Между нами поселилось трепетное молчание и какая-то очень глубокая близость, возможная только в темноте и тишине.

— У меня огромный багаж ошибок и привычек по сравнению с твоим, моя Кошка.

— Ты ведь старше.

Пришло что-то пронзительное и настоящее, что родилось далеко не сегодня, но именно сейчас вдруг окрепло и захватило нас полностью, превращая из двух очень-очень разных людей в единое целое.

— Да. Но и ты уже начала набирать свой.

— Такова жизнь.

Мгновение истины, распахнутых навстречу сердец и слияния, что ярче и глубже любого секса.

— Я не хочу, чтобы с тобой это случилось. Не хочу добавлять туда свои чемоданы.

— Разве этого можно избежать?

Мы могли бы теперь пожениться хоть сто раз, не разлепляться в постели, пока кожа не растворится, навсегда приклеивая нас друг к другу, но это было бы уже только внешнее.

Все самое главное уже произошло.

— Можно попробовать. Жить так, будто моего не существует. Равным тебе. Я хочу, чтобы ты не сравнивала меня с другими — и сам не буду вспоминать прошлое.

— У тебя получится?

Вряд ли когда-нибудь мы теперь разойдемся из-за слишком скоро и неловко сказанных слов. Теперь это казалось невозможным.

— Конечно. Ведь ты в меня веришь.

— Да? Ну ладно. Раз ты сказал, что верю, значит верю.

Стас говорил шепотом, прямо мне в губы, развеивая последние сомнения, открывая самые тайные закоулки своей души. Просто потому, что так было — правильно.

— Хотя я уже испортил тебе жизнь.

— Ничего подобного.

Я отвечала — эхом, касаясь кончиками пальцев его лица.

— Забыл совсем, что ты не взрослая женщина, у тебя нет опыта. Ты не умеешь молчать и терпеть. Ценить меня за что-то другое, что я даю. Мир еще не обломал тебе рога.

— Поэтому я бодаюсь и хлопаю дверями?

Тишина и темнота между нами не давали шанса узнать, говорим мы это вслух или просто так громко думаем, что слышим мысли друг друга.

— Да. Невзирая на то, выгодно это тебе или нет. Следуешь своим чувствам. Пока еще можешь себе это позволить. И знаешь, что?

— Что?

Разве можно разговаривать и одновременно целовать кончики пальцев, касающиеся моих губ? Или улыбаться в темноте и продолжать шептать?

— Я не хочу, чтобы ты этому училась. Молчала, когда надо и высчитывала, что выгоднее. Хочу тебя порывистую и живую. Иначе какой во всем этом смысл?

— Смысл в том, чтобы тебе было комфортно со мной.

Щекотать ресницами его щеку и безмолвно смеяться над тем, как он пытается это повторить. Слышать дыхание и стук сердца.

— Ерунда… Не хочу удобную тебя. Хочу настоящую.

— А я как раз планировала научиться женской мудрости…

Не слышать слов. Но знать, что они — есть.

А потом класть руку ему на грудь и чувствовать, как вибрирует там внутри его голос, звучащий у меня в голове.

— Не вздумай. Эта женская мудрость — такая гадость! В женщине не остается ничего живого, сплошной липкий пластилин, который выстилается как удобно. Не хочу потерять тебя в этой массе.

— Ну вот. А если я все равно попробую?

Может быть, что-то мы говорили вслух. Самое важное, чтобы тишина и темнота были свидетелями наших слов. Только необходимое.

— Я тебя брошу!

— Что, правда бросишь?!

А может — сначала мы молчали, наполняя сердца обещаниями, а потом вылили их друга на друга разом, смеясь и отфыркиваясь, и сразу стали использовать губы и язык не только для поцелуев.

Стас ехидно поинтересовался:

— А что — не получится?

Я впилась в его плечо зубами, и сжимала их, пока не услышала резкий выдох.

— Нет! — отрезала я. — Никто тебя не отпустит.

— Зубастая кошка, — ухмыльнулся он, растирая след от укуса.

Скользнул губами по моим губам, дотронулся кончиком языка до их уголка и пробрался внутрь, стоило мне приоткрыть рот.

Я обвила его руками и ногами, снова вжимаясь так сильно, что пуговицы на рубашке нашли уже знакомые вмятинки на моем теле.

Тишина сменилась рваным дыханием, шелестом кожи о кожу, едва слышными стонами.

— Мой Стас… — выдохнула я. — Что бы я без тебя делала?

— Технически — не мучилась бы сейчас с вероятностью беременности, потому что в тот день Артем ушел бы на концерт с другой, — хмыкнул он.

— Ха-ха. Точно! Ты все-таки испортил мне жизнь!

— Тем, что подобрал и оставил себе. Да.

Мы целовались с открытыми глазами, не желая упустить ни одной реакции, ни одного затуманенного желанием взгляда. Легкие касания становились все настойчивее, объятия все крепче. Языки сплетались в яростной битве, сердца стучали быстрее и сильнее.

Ладонь Стаса сползла с моей спины на талию, потом на бедро, а потом он просто беззастенчиво задрал платье и принялся тискать мою задницу, впиваясь пальцами в кожу. Я царапала пальцами его плечи под тонкой тканью рубашки, а сама терлась о твердую выпуклость в его штанах и только что не мяукала требовательно как кошка в течке.

Время тишины и нежности прошло, настало время стонов и страсти.