Не верь мне (СИ) - Евстигнеева Алиса

-Решила бы, что я променял время с вами на деньги. С тебя станется.

-А ты променял?

-Сама как думаешь?

Беспомощно глянула на него, как же я устала от всех этих загадок.

-Никак я не думаю, - соскочила с вопроса. Звучало, конечно, обиженно, но я, правда уже никак не думала. Меня жгла тревога чего-то надвигающегося, и самое смешное, что я сама нас подтолкнула к этому. – Почему ты сейчас решил рассказать?

-Теперь можно.

Что-то такое проскочило в его взгляде, отчего мной овладело жгучее желание подойти и прижаться к нему. И к своему недоумению, я так и сделала. Пара шагов и я уже утыкаюсь лицом в его горячее плечо. Серёжка растерянно медлит, не зная, как лучше сейчас поступить, а потом всё-таки проводит рукой по моим волосам.

-Ты чего? – севшим голосом шепчет он.

-Дай мне минуту, - молю я, то ли у него, то ли у судьбы. – Дай мне просто минуту.

Но на самом деле моя спонтанность занимает гораздо больше времени, я предчувствую наперёд, что стоит ему продолжить свой рассказ, как уже ничего не станет прежним в этом мире. И что тогда станет с нами? Не могу заставить себя отлипнуть от его груди. И когда я только успела позволить себе опять нуждаться в нём? Минуты текли, а я всё так же продолжала жаться к нему, отчаянно борясь с желанием попросить его не продолжать.

В итоге он подхватил меня на руки, я только и успела, что охнуть, и отнёс в гостиную на диван.

-Оль, так будет… правильно, - проговаривал он, кутая мои ноги в плед и отсаживаясь на противоположный край дивана.

 И я тоже решаю взять себя в руки, задвигая всё свою слабость в сторону:

 -Что изменилось?

 Измайлов молчал, обдумывая свой ответ, и ерошил рукой короткий ёжик своих волос, а я пыталась сложить куски уже имеющейся информации, а потом, сама не понимая как, выдохнула:

-Игорь?

Зрачки у Серёги немного расширились, и он просто кивнул головой. Мне же показалось, что из меня выбили весь воздух, настолько пусто стало в груди.

-Ты знаешь его фамилию? - задаёт он самый нелепый вопрос для этой ситуации.

Помедлила, и не потому что не знала правильного ответа,на самом деле судорожно пыталась понять, какое это отношение вообще имеет к делу.

-Гаранин, – язык слушался плохо, но я как-то я ещё справлялась, обнимая согнутые колени.

-Гаранин, - подтвердил Измайлов, открывая последние карты в этой истории.

Глава 33.

Меня выпустили весной. Грязной и промозглой. Дул холодный мартовский ветер, когда я выходил из громко лязгающих ворот навстречу к отцу. Меня до последнего не отпускало ощущение нереальности происходящего. Даже когда отцовские сильные объятия сомкнулись на моих плечах, я всё равно не мог поверить. Отец привёз меня на съёмную квартиру, где мы оба провалились в изматывающую нас тишину. Разговор не клеился, он не знал, что мне сказать, а я варился в своей отрешённости. Папины сбивчивые рассказы о маме и Анютке словно скользили мимо меня, и не потому что мне было неинтересно, но внутренний страх душил всякую способность понять, что всё это происходит на самом деле. В тот вечер я долго стоял под душем, ловя искусанными в кровь губами струи горячей воды, и старался породить хоть какую-то достойную мысль о том, как жить дальше. Идей не было. Стены с колючей проволокой пропали, а вот тюрьма осталась.

Через неделю мама приехала. Будь её воля, она была бы здесь ещё в самый первый день, но отец не пустил, опасаясь тех перемен, что могли со мной произойти за время моего заключения. Наверное, это было правильное решение, ибо за неделю мой взгляд успел приобрести хоть какую-то осмысленность, а я начал реагировать на происходящее и на редкие попытки со мной заговорить. Хотелось видеть дочь, но даже я понимал, что ещё не время.

Родители прожили со мной ещё пару недель в тщетных попытках уговорить уехать домой, но я стоял на своём. Попутно начал оформлять документы и предпринимать первые попытки устроиться на работу. В серьёзных местах от меня отворачивались, еле сдерживаясь, чтобы не скривиться от презрения, когда узнавали о судимости. В СТОшках попроще всё оказалось несколько сложнее. Достаточно быстро стало ясно, что прижиться на новом месте будет проблематично. За последние годы я стал нервным, раздражительным и подозрительным, постоянно ожидая подвоха ото всюду. Неудачная фраза, чей-то кривой взгляд… и я буквально взрывался, даже пару раз подрался, после чего сразу терял работу. Это было выматывающе хреново. Понимать, насколько ты нуждаешься в деньгах и работе, и не быть способным совладать с собой. Проклинал себя за это всё и никак не мог взять себя в руки, то гордо воротя нос от предложения хозяина зывашать стоимость работ, то быкуя на мужиков, посмевших обратить своё внимание на моё прошлое. Однажды даже руку сломал одному умнику, кинувшего в мою сторону пренебрежительное «урка». Нет, домой мне точно нельзя было.

Когда я вылетел с очередного места и уже практически впадал в уныние, совершенно неожиданно на моём пороге появился Андрей Игоревич. Выглядел он откровенно так себе. Когда-то статный и мощный мужик был заметно исхудавшим и серым. Я не могу сказать, что он постарел, но жизнь будто покидала его тело.

Я смерил его хмурым взглядом, не представляя, что его приход может значить для меня. То что Лешки уже нет в живых, я чувствовал интуитивно, даже несмотря на то, что до сих пор на уровне подсознания продолжал ждать от него письма с очередной порцией наркоманских нравоучений.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Словно в подтверждение моих мыслей Гаранин старший отвёз меня на кладбище. С холодной мраморной плиты на меня смотрел задорный парень с округлыми щеками и по-детски невинной улыбкой. Я не знал его таким, в момент нашей встречи Лёшка был тощим и… будто бы уставшим, но вот улыбка, улыбка абсолютно точно была его. И от этого становилось дико. Я сидел у могилы двадципятилетнего парня, который когда-то достаточно сильно меня подставил. Я не снимал своей ответственности с себя, но и не винить Лёху тоже не получалось. При этом у меня было стойкое ощущение, что он был единственным человеком кроме моих родителей, которому было не всё равно на меня, иначе как объяснить его приезд и письма.

-Знаешь, Алексей просил, чтобы мы о тебе позаботились, - глухим голосом проговорил Андрей Игоревич.

-Я что баба, чтобы обо мне заботились?! – озлобился я, напуганный силой неожиданного горя, которое накрыло меня здесь на кладбище.

-Ты – дурак, - уставши ответили мне. – Но это поправимо.

Впрочем, я долго оставался дураком. А может быть и остался им до сих пор, хотя хотелось бы верить в обратное. Я много времени категорически отказывался от любой помощи со стороны Гараниных, прекрасно усвоив урок, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках. Но если быть честным, то мне порой очень хотелось согласится на предложения Лёшкиного отца. У него была сеть своих автосалонов и дилерских центров. Верх моих мечтаний из прошлой жизни. Но тут я сопротивлялся как мог, вежливо отвечая, что не надо, либо же злобно посылая всех куда подальше.

Мне удалось зацепиться за работу на окраине города, и я честно за неё держался. Мама к тому времени уже приехала ко мне на пару недель с Аней, и я, целовавший и обнимающий свою единственную дочь, еле сдерживал горячие слёзы, от чувства стыда и упущенного времени. Но не смотря на весь внутренний раздрай, я полагал, что жизнь налаживается. Очень-очень медленно, но всё начинало преобретать некий смыл. Я просыпался каждое утро, имея некие цели и даже некие намёки на мечты. Мне нужно было выживать, ради родителей, ради дочери, ради… Оли и её сына, чтобы иметь возможность хотя бы ещё раз взглянуть ей в глаза.

Иногда в моей жизни случались женщины, ничего серьёзного или продолжительного. Но одиночество и физиология брали своё. Я не чувствовал ровным счётом ничего, ни удовольствия, не мук совести. Я вроде как жил, но внутри себя всё ещё был мёртв.