Памела Джонсон - Решающее лето

Я посмотрел на Макморроу, у которого был тот бодрый и энергичный вид, который обычно принимают врачи в минуту серьезной опасности, если им удается одержать хотя бы незначительную победу.

— Вы должны поставить ее на ноги, Макморроу, обещайте мне это!

— Сейчас приедет санитарная машина. Я хотел бы дать кое-какие указания Элле. — И лишь после этого он ответил мне: — Кто знает? Может, удастся это сделать. Дай бог, чтобы удалось.

Личная трагедия в ясный, погожий день кажется невозможной. Но в эту ненастную зиму я принял ее как неизбежное. В заснеженном, скованном холодом, лишенном света и тепла Лондоне, где тысячи людей, экономя электричество, коротали вечера в освещенных свечами кухнях в подвальных этажах домов, трагедии были почти обычным явлением. В первые несколько дней болезни Хелены мне казалось, что время остановилось, снег никогда не растает и мрак зимы навеки поглотил солнце, представлявшееся теперь чем-то вроде несбыточной мечты. Снедаемый тревогой за Хелену и обеспокоенный состоянием Чармиан, я не без страха стал задумываться и над собственным будущим.

В течение длительного времени я не то чтобы плыл по течению, ибо это означало бы хоть какую-то, пусть даже самую малую, активность. Нет, скорее я пребывал в подвешенном состоянии. Начало сдавать здоровье, и без того тощий, я в последнее время сильно похудел. Моя работа перестала интересовать меня, поэтому я обрадовался, когда Крендалл нашел мне место в одной из частных картинных галерей на Бонд-стрит — я всегда хотел поближе познакомиться с техникой продажи и коллекционирования картин, — и более чем скромное жалованье меня вполне устраивало. Я пополнил армию безвестных и не очень нужных людей, без перспектив и будущего, которые как бы примостились на краешке согретого солнцем камня, окруженного зыбучими песками.

Я ловил себя на том, что все чаше погружаюсь в мир воспоминаний, путаю действительность с вымыслом, а порой и вовсе забираюсь в дебри фантазии. Иногда я вел длинные беседы с Сесиль, каких не вел с ней при ее жизни, и без труда находил теперь нужные слова.

Мечты одновременно и успокаивали и отравляли. В итоге я всегда чувствовал себя разбитым после безуспешных попыток сопротивляться этому наваждению. Мне снова хотелось изведать чувство любви, и, просыпаясь по утрам, я каждый день ждал, что именно сегодня что-то произойдет. Но приходил вечер, и в моей жизни ничего не менялось.

Утром и во второй половине дня я навещал Хелену в больнице. Температура упала, но Хелена все еще была очень слаба.

— Она, я думаю, выкарабкается, — утешал меня Макморроу, — но пока следует быть очень осторожным. Нет, ей ничего не надо приносить. Она не выносит меня, не выносит вас, да и самою себя тоже. Она готова лежать вот так сутками, лишь бы ее никто не трогал.

Хелену поместили в маленькую узкую палату в конце коридора. У изголовья стояла ширма, затянутая белым в синюю клетку ситцем, на полу возле кровати лежал голубой коврик.

— Ненавижу голубой цвет, — это были первые слова Хелены — Анемичный, сентиментальный. Уж лучше бы зеленый. Такой же сентиментальный, как Джонни, — вдруг добавила она.

Именно в голубой цвет красила она комнату Джонни Филда, когда пришло известие о его женитьбе на Наоми Рид.

Хелена какое-то время лежала молча с закрытыми глазами. Потом посмотрела на меня.

— Все, что у меня есть, я завещаю тебе, Клод. Чармиан ведь ничего не нужно.

Я попробовал было что-то возразить, но на лице Хелены отразилось явное раздражение.

— Ты прекрасно знаешь, что ей ничего не нужно, — сказала она, тяжело вздохнув, и повернулась ко мне спиной. Она тут же уснула. Ноздри ее широко раздувались, жадно втягивая воздух, дыхание было прерывистым и затрудненным.

Хелена была больна четвертый день.

Вечером, навестив Чармиан, я рассказал ей об этом разговоре.

— Ну что ж, вполне разумно и справедливо, — заметила Чармиан. — Разве мне что-нибудь нужно? И пожалуйста, не вздумай расстраиваться из-за этого.

— Хорошо, допустим, что тебе действительно ничего не нужно, — горячился я. — Но как можно не расстраиваться? Ведь ей ничего не стоило сделать хотя бы жест.

— Давай лучше будем думать о ней самой, Клод, — сухо прервала меня Чармиан. — Все остальное, право, сейчас не имеет значения. Что касается жестов, то Хелена всегда ненавидела фальшь. К тому же она любит тебя больше, чем меня.

Я возмутился.

— Ты сам это знаешь, Клод. Я вовсе не в обиде. Разумеется, меня она тоже любит, но как-то всегда привязываешься больше к тому, кого тиранишь. А ты у нее всегда был козлом отпущения.

— Что ж, возможно. — Я пристально посмотрел в глаза Чармиан, и она мужественно выдержала мой взгляд.

— Ты знаешь, что я говорю правду, — почти враждебно повторила Чармиан. — Пока она жива, ты так и останешься у нее мальчиком на побегушках. — Она вытянулась в кресле в неудобной и напряженной позе.

Я решил промолчать.

В комнате было адски холодно, несмотря на пылавший камин и плотно задернутые шторы.

— По-моему, откуда-то ужасно дует, — наконец промолвил я.

— Да, я знаю, — ответила Чармиан. — Дует отовсюду. Щели во всех углах, даже в стене у камина, в оконных рамах. Тепло в этом доме никогда не бывает. Я уже смирилась с этим.

— Зачем ты так говоришь о матери, не понимаю, — сказал я.

Чармиан немного расслабила свое напряженное тело и улыбнулась. В ее мягко очерченном профиле была какая-то непонятная и раздражающая загадочность, как в лицах на картинах да Винчи.

— Если бы не твое состояние… — начал было я.

— А ты не обращай на него внимания, Клод. Говори все, что считаешь нужным. Но прежде чем сказать, хорошенько подумай. Почему ты так разозлился? Ты думаешь, я не люблю маму? Конечно же, я люблю ее. Но я знаю, сколько вреда она тебе причинила. И как бы я ни молилась за ее выздоровление, я все равно не перестану считать, что тебе было бы лучше без нее.

Я снова решил пропустить мимо ушей эти слова, не придавать им значения и не вдумываться в них. Я справился о миссис Шолто, Лейперах и других общих знакомых. Чармиан отвечала рассеянно, без видимого интереса. Затем вдруг ласково, словно пробудившись ото сна, сказала:

— Милый, сейчас не время ссориться. Мы ведь никогда не ссорились, давай не будем ссориться и сейчас.

— Мы не ссоримся.

— Нет, ссоримся. Я удивляюсь, как до сих пор мы не переругались насмерть и не вцепились друг другу в глотку. Я удивляюсь… — Но в эту минуту в комнату стремительно вошел оживленный и элегантный Шолто. Поцеловав Чармиан, он с нежностью посмотрел ей в глаза и снова поцеловал.