Элизабет Бушан - Месть женщины среднего возраста

Доев бекон, муж потянулся за тостом.

– Твой сад нас разорит, – заметил он.

– В этом году там будет замечательно. Вот увидишь. Я сотворила чудеса.

– Ты всегда так говоришь.

– И это правда.

На его лице промелькнула смутная утренняя улыбка:

– Да, это правда.

Мы с Натаном ссорились из-за того, что я топаю по дому с мешками грибного компоста и навоза – ведь я разводила грязь. Мы ссорились из-за денег, которые я тратила на растения; ссорились потому, что я отказывалась брать отпуск, когда какая-нибудь Paeonia suf-fruticosa расправляла свои юбочки и являла миру все великолепие красок.

Мужу не нравилось, что по ночам я читаю книги по садоводству и мешаю ему спать; он горько сокрушался, когда я заказала строителям маленький фонтанчик. Это была пиррова победа: фонтан беспрерывно приносил неприятности, так как требовал регулярного ухода.

И все же это были приятные ссоры, такие должны возникать у людей, живущих вместе. Они поднимали вихрь и исчезали, оставляя после себя покой. Мы с Натаном были рады стоять по разные стороны садового забора и кричать друг на друга.

Я подлила Натану кофе.

– Ты не звонил Поппи?

В мае Поппи сдавала выпускные экзамены в Ноттингемском университете, и мы сомневались, готовится ли она к ним. Натан решил прочитать дочери нотацию, хотя я возразила, что в двадцать два года Поппи может сама выбирать, как жить. Он же ответил, что в таком случае ей придется выбирать между его и моей позицией.

– Нет, но обязательно позвоню, – раздраженно произнес муж. – Сегодня вечером. Только не заводись.

– Я и не завожусь. Просто напоминаю.

Я налила себе кофе. Натан поднялся наверх почистить зубы. Чуть позже он с грохотом спустился вниз, прокричал «до свидания», и входная дверь закрылась. Очередная суббота…

Я посмотрела в свою чашку. На поверхности плавали пенки, оставляя на серой жидкости след из жирных пузырьков. Я вылила кофе в раковину.

Мой звонок разбудил Поппи.

– Хотела спросить, как у тебя дела, – сказала я.

Она рассердилась:

– Мам, ты знаешь, который час?

– Извини. Я просто хотела с тобой поговорить.

– Поговори со мной в нормальное время, – фыркнула она. – Как папа?

– На работе. У них кризис.

– Кризисы ему нравятся, – ответила папина дочка, – он чувствует себя нужным.

– Папа собирается тебе позвонить. Я подумала, что стоит тебя предупредить.

В телефонной трубке раздался вздох.

– Послушай, я знаю, что ты скажешь… в этом нет необходимости. Я сама отвечаю за свою жизнь…

Девочка наговорила еще много чего в том же духе: Поппи вежливо предупреждала меня не переходить грань, и спустя какое-то время я сдалась. Дочка пообещала, что скоро приедет домой, заверила, что у нее все хорошо и она счастлива, и на этом разговор был окончен.

Я покормила Петрушку печеньем для пожилых кошек, и она прикорнула на полке над радиатором. Петрушке было шестнадцать лет, и я изо всех сил старалась не думать об этом. Она давно забрала мое сердце; мне казалось, что она должна жить вечно.

Я убирала посуду и слушала новости по радио. В Америке объявился очередной серийный убийца, в Индонезии назревает гражданская война. Отчаявшаяся семейная пара из Британии проделала путь до Южной Америки, чтобы усыновить ребенка, и стала жертвой мошенничества.

Я слушала и думала о том, какое это счастье, что я избавлена от этих проблем. В моей жизни есть дети, Натан, работа. Я жадно питалась своим счастьем, понимая, что другие его лишены.

– Можно ли быть счастливым, когда где-то в мире люди умирают, потому что им не хватает пищи? Или страдают от врожденных неизлечимых болезней, или сам факт их существования – политическая проблема? – спросила я как-то Натана, когда мы сидели за столом в нашей кухне вскоре после переезда на Лейки-стрит. Мне было двадцать два, я все еще была мечтательна и восприимчива, хотя уже готовилась стать матерью. До рождения детей у нас еще было время на такие разговоры.

– Наверное, наше существование должно омрачаться ужасными жизнями этих людей?

Натан налил себе вина, а мне молока.

– Если ты говоришь о фрейдистской идее «другого», в бессознательном поиске которого мы находимся, тогда нет, это слишком неточное применение. К тому же это всего лишь теория, и люди намного эгоистичнее, чем ты предполагаешь.

Отсылка к Фрейду вернула меня на землю и напомнила, что очень многое о Натане мне было неизвестно. Пока.

– Я и не думала про Фрейда, просто размышляла, – ответила я. – Надеюсь, что мы можем быть счастливы.

Повисла жуткая тишина, и я пожалела, что не придержала язык.

– Рози, взгляни на меня. Разумеется, мы можем быть счастливы, – горячо проговорил он, переживая из-за того, какой оборот приняла беседа. Я встала и начала целовать мужа, пока он обо всем не забыл.

К счастью, все это осталось в прошлом: всего лишь зыбь на поверхности зарождающегося брака.

Если и было что-то положительное в том, что дети покинули гнездо, так это моя ново-обретенная радость от домашних дел: я не думала раньше, что они могут доставлять такое удовольствие. Некоторые женщины ненавидят домашние заботы, но мне нравится убираться: ритуал украшения и чистки домашнего очага стар как мир, и меня грела мысль о том, что я – одна из многих поколений женщин, выполнявших этот обычай. Натану тоже нравилось, когда я чистила и наводила блеск, и он признавался, что иногда – на работе или в путешествии – представляет, как я провожу метелкой из перьев по сияющей отполированной поверхности. При этом муж с улыбкой добавлял, что я могу и его пощекотать метелкой, и я обещала, что так и сделаю.

Сегодня мне предстояла еженедельная полировка столешницы. Стол был французский, из грецкого ореха, и слишком шикарный для кухни, но мне хотелось иметь стол, за которым можно было бы собираться на ужин и радоваться семейной жизни. Стоило мне увидеть его в антикварном магазине в Норфолке, как я поняла, что он должен быть моим, и взялась за спасение этого побитого, видавшего виды сокровища.

Принадлежности для чистки хранились в комнате, прилегавшей к кухне. Агент, продавший нам дом на Лейки-стрит, чье воображение не знало себе равных, называл эту комнату «настоящим чуланом для дичи», но скорее всего помещение использовали как уборную или прачечную. В эту крошечную комнатку я сваливала вещи, которые не решалась выбросить: старую коляску (может, когда-нибудь пригодится), конструктор «Меккано» Сэма (он так его любил), складной розовый домик куклы Уэнди, принадлежавший Поппи (напоминание о воображаемом мире, в котором она жила). Полки занимала моя коллекция ваз, также вызволенных с блошиных рынков, – обильно декорированные узкие фарфоровые флейты, дешевое стекло, пытающееся быть похожим на хрусталь, и имитация ардеко. Меня трогала амбициозность создателей ваз.