Мэри Стюарт - Гром справа

Дженнифер продолжила, уже несколько нервно. «Она написала и пригласила меня в гости, поэтому я сняла комнату в Гаварни на две недели. Я приехала сегодня утром и пришла сразу в надежде увидеть ее сегодня. Это возможно, или я выбрала неподходящее время?» Она остановилась в ожидании ответа.

Монахиня ответила не сразу, потом медленно повторила: «Вы — кузина мадам Ламартин?»

«Да».

«Она попросила вас приехать и встретиться с ней?» «Да», — ответила Дженнифер, стараясь убрать тень нетерпения из своего голоса. «Но вы англичанка».

«Она тоже. Вышла замуж за француза, и ее мама была француженкой, но она англичанка».

«Но…» Женщина начала говорить и замолкла. Тяжелые веки опустились, но не скрыли всплеска изумления и чего-то еще, чего Дженнифер не смогла истолковать. Молчание.

«Это важно? — спросила Дженнифер. — Наверняка она упоминала, что я собираюсь к ней приехать? Естественно, я предположила, что это можно, иначе она бы написала и отменила приглашение».

Монахиня не подняла глаз, сказала медленно, о чем-то задумавшись: «Нет. Нет, она этого не упоминала. Мы не знали, что у нее есть… Родственники».

Таким странным был ее тон, что Дженнифер опять почувствовала себя не в своей тарелке. Она сказала, стараясь произносить слова приятно и спокойно: «Понятно. Извините, что захватила вас врасплох. Но буду очень рада увидеть ее, раз уж приехала. Может быть, отведете меня к ней, пожалуйста, сестра?»

Женщина в черном стояла неподвижно и молчала, и неожиданно все нетерпение Дженнифер и волнения, пережитые раньше, переросли в острую потребность. Вот сию минуту, срочно, немедленно, ей нужно увидеть Джиллиан. Неправильно и абсурдно так это затруднять. Монастырь не тюрьма, и в любом случае Джиллиан еще не могла принять постриг, поэтому правила монастыря ее не затрагивают. С какой стати тогда непреодолимые барьеры должны вырастать на каждом шагу? Подозрения все росли. Сначала молчание девочки у ворот, потом нежелание отвечать этой женщины. Очевидное намерение по необъяснимой причине не допускать ее до Джиллиан. «Знаю, что кузина болела, она написала об этом. Если она и сейчас больна, буду рада услышать об этом правду. В любом случае, здоровую или больную, я бы хотела ее видеть. Немедленно, пожалуйста».

Это, по крайней мере, вызвало хоть какую-то реакцию. Тяжелые веки поднялись, невыразительные глаза посмотрели прямо. «Боюсь, что это невозможно».

«Вы хотите сказать, что я не могу? Почему? Она еще здесь, нет? — Опять что-то мелькнуло за темными испанскими глазами, и совершенно неожиданно Дженнифер почувствовала, как глубоко внутри зашевелился страх. — Нет?»

«О да, — сказал холодный голос. — Она здесь. Она умерла две недели назад, сеньорита, и похоронена на нашем кладбище. Отвести вас к ней сейчас?»

В состоянии благословенного онемения, еще не перешедшем в печаль, Дженнифер за новой проводницей пошла обратно по своим следам. Вниз по коридору, между слепыми дверями и сияющими окнами, где ждали в своих нишах немые святые… Святой Антоний, находящий тех, кто потерян, посмотрел на нее с неизменной улыбкой, но Дженнифер не подняла глаз и тихо шла по широкой лестнице между рядами безмолвных наблюдателей. Святой Франциск, Святая Тереза, Святой Себастьян… Утешение, скрытое в полотнах, осталось невостребованным, Дженнифер на них даже не взглянула. Холл, плавающий в переливах света — золотой, голубой, пурпурный, топазовый… Холодный, заполненный эхом тоннель, дверь часовни. Все проходило мимо, как во сне, и забывалось, как только исчезало.

И потом они вышли из здания, и на них обрушилось сияние цветущего сада.

Если бедность была лейтмотивом зданий монастыря, то сад благоухал богатством. И здесь проявлялся монастырский аскетизм, то есть ни один цветок не рос только ради красоты. Но строгие клумбы под персиковыми деревьями украшали тимьян, лаванда и пурпурный розмарин. Шпалеры персиков и яблонь стояли в серебряных облаках шалфея. Ряд абрикосовых деревьев поддерживал дисциплинированный разгул винограда, ниже аккуратными шпалерами развесились могучие красные помидоры. Два апельсиновых дерева стояли как часовые в конце ограниченной досками тропинки. Симметричные кроны, увешанные сияющими зелеными плодами, больше всего на свете походили на стражей у фантастических ворот в сказочный мир или в сад трав из средневековой книжки. Базилик, вербена, бурачник, шафран, можжевельник, фиалки для облегчения сердечных болезней, иссоп, мята… В воздухе витал запах специй и горячей земли, аромат соснового леса сонно смешивался с лавандой. Не пела ни одна птица, но воздух гудел от пчел.

Ничего этого не воспринимали ни Дженнифер, ни ее черная проводница, которая, наверняка по крайне убедительным для себя причинам, проходила между деревьев с опущенными глазами и молча. Как призраки, они двигались по тропе к железным воротам в восточной стене сада. Но прежде, чем они достигли их, что-то разбудило Дженнифер, вывело из оцепенения. Может быть, пчела пролетела слишком близко к щеке, или яркая ящерица мелькнула через дорожку, или спелый абрикос упал в травы… Девушка замедлила шаги. «Сестра, пожалуйста…»

Женщина обернулась. Белые руки снова спрятались, но рубин успел сверкнуть на солнце. Тень персикового дерева рисовала узоры на черной рясе, набрасывала вуаль на лицо. «Пожалуйста, — произнесла Дженнифер, удерживая монахиню жестом. — Пожалуйста, расскажите мне подробнее… Видите ли, это шок… Я бы хотела узнать, что случилось».

«Что вы хотите знать?»

При таких обстоятельствах вопрос казался несколько странным, но холодный голос, да и вообще вся внешность этой женщины и ее безразличная манера держаться, делали его просто оскорблением. Здоровая злость прорвалась через онемение печали Дженнифер. Она сказала горячо: «Ничего себе вопрос! Все я хочу знать! Я тут, чтобы увидеться с кузиной. Последний раз она писала три недели назад и просила приехать. Сначала мне вообще ничего о ней не говорят, а потом вы заявляете, что она умерла, и думаете, что этого достаточно! Вам не кажется, что я имею право знать, как она умерла, и почему никому из ее родственников не сообщили о смерти?»

Монахиня слушала неподвижно, наклонив голову, но ничто в ее поведении не говорило о смирении и покорности. У Дженнифер создалось впечатление, что испанка предается срочным и неприятным расчетам и размышлениям. Но, что бы ни происходило в ее голове, привело это к изменению образа действий. Когда Дженнифер замолчала, монахиня оказалась вполне готовой предоставлять любую информацию, даже почти хотела дать такой полный отчет, чтобы не оставалось никаких вопросов.