Джудит Крэнц - Последний танец вдвоем

На следующей неделе преуспевающий агент Сэма, молодой, но лысеющий, в очках и очень симпатичный, пришлет за новыми работами. После вернисажа, когда Сэм перестанет так волноваться, Билли ему все расскажет. Она это твердо решила. А как, какими словами – это ей подскажут обстоятельства. Так всегда бывает, когда вы твердо решаетесь на что-то – решаетесь довериться полностью другому человеку.

Облокотившись на перила в дальнем конце фойе Парижской оперы, Сэм Джеймисон ждал, пока Анри возьмет что-нибудь выпить. Молодой и деятельный помощник агента Сэма и горячий поклонник его творчества, Анри Легран пригласил Сэма на сегодняшний спектакль, чтобы отметить окончание подготовительных работ выставки. Стоя на некотором возвышении, Сэм, как завороженный, рассматривал заполненный людьми зал. Интерьер его заключал в себе все, что было так ненавистно Сэму в архитектуре и дизайне, и, несмотря на это, сохранял причудливый стиль позднего ампира – главным образом благодаря своей примитивной наглости. Никогда и нигде во Франции вы не встретите больше таких разнообразных мраморов, таких пышных канделябров и такого невиданного обилия золоченых деталей. «По сравнению с Оперой, – подумалось Сэму, – Версаль – это просто курятник».

Опера являлась частью Парижа, с которым он почти не был знаком. Когда год назад он приехал сюда, то прежде, чем приступить к серьезной работе, дал себе месяц на как можно более детальное знакомство с городом. Он с утра до ночи бродил по городу, используя в качестве гида путеводитель «Мишлен». Он исходил вдоль и поперек все знаменитые бульвары на Правом берегу, осмотрел каждый метр Сены с обеих сторон, прошел по каждому мосту, насладившись видом вверх и вниз по реке. Он изучил каждый переулок Левого берега, сиживал в двух десятках парков и обследовал два десятка соборов; он множество раз заказывал столик в уличных кафе на самых многолюдных перекрестках города и часами наблюдал за парижанами. Он пил вино в «Георге Пятом», «Плаза Атене» и «Ритце», он заглядывал в витрины Кристиана Диора, Нины Риччи и Гермеса, он совершил ночную экскурсию по Парижу и видел город с высоты Триумфальной арки. Но большую часть времени он провел в музеях.

Посетив все туристские достопримечательности Парижа, Сэм с сожалением оторвался от этого занятия. Пора было приниматься за работу. Впрочем, жизнь в Маре была ему интересна и очаровывала своей переменчивостью, своими узкими, подчас слишком бедными улочками, населенными художниками и мелкими бизнесменами, – при том,что сразу за углом высились дворянские дома семнадцатого века. Здесь в самом воздухе витали образы мадам де Севинье, Ришелье, Виктора Гюго, призраки королей и придворных, сеньоров и дам, для которых Маре когда-то был домом. Постичь до конца такой огромный и разнообразный город, как Париж, было невозможно, и в этом Сэм убедился в результате месяца изысканий. Но ощутить Париж в качестве одного из его обитателей, ведущего общую жизнь с настоящими парижанами, означало сродниться с ним навсегда.

Сэм был рад, что Анри уговорил его поехать сегодня в Оперу, на гала-представление в первый день декабря. Наверняка это его первый и последний шанс надеть вечерний костюм, который он привез с собой, рассудив, что раз у вас есть такой костюм, то глупо не взять его с собой в Париж.

Теперь, одетый в точности как все остальные, Сэм чувствовал себя невидимкой, и это как нельзя лучше отвечало его настроению. Это было ему сейчас совершенно необходимо после странного ощущения абсолютной обнаженности и беззащитности, которое ошеломило его, когда он увидел свои работы, представленные на суд общественности, в непривычном освещении галереи Тамплона. Ни одно из его творений, которые он ощущал плотью от плоти своей, казалось, не находилось здесь на своем месте. Все работы были вырваны из того пространственного единства, в котором они пребывали у него в мастерской.

И все же Сэм был очень доволен выставкой. Мысленно рисуя себе предстоящее открытие – традиционный вернисаж с выпивкой и массой приглашенных, которые толкаются в попытке подобраться поближе к его сводам и дугам, но, несмотря на это, умудряются лишь мельком взглянуть на них, Сэм непроизвольно вытягивал свои длинные руки по швам, чтобы дать воображаемой публике пройти. Однако не следовало забывать, что там будут и критики и они позже вернутся, чтобы посмотреть на его работы повнимательнее и написать о них. Какие-то работы, возможно, купят один-два коллекционера – а может быть, таких и не окажется. Пока невозможно сказать наперед, что принесет ему эта выставка, но Сэм чувствовал удовлетворение от своей новой работы-а для него это было самым главным.

Анри с торжествующим видом протянул ему бокал, и Сэм чокнулся с помощником своего агента, который достаточно хорошо говорил по-английски и жаждал усовершенствовать свой сленг.

– Спасибо, старина, что вытащили меня сегодня. Если бы я остался дома, то сейчас пьянствовал бы в пустой мастерской. У Ханни сегодня урок, и вы, вероятно, спасли меня от нервного срыва.

– Вы прежде не бывали в Парижской опере?

– Ни разу. А антракт мне нравится даже больше первого акта – гораздо оживленнее и масса хорошеньких женщин.

– Вы отдаете себе отчет, Сэм, что сей памятник плохому вкусу был сооружен с единственной целью – показать во всей красе французскую женщину? Опера – это только предлог. Эта парадная лестница – наилучшая во всей Европе площадка для демонстрации роскошных туалетов, но – увы! – в наше время, если не брать в расчет таких спектаклей, как сегодня, сюда приходят в джинсах и свитерах – конечно, не те, кто сидит на лучших местах. Эти пока еще надевают вечерние туалеты. Взгляните-ка на ту группу в дверях. Согласитесь, старина, они украшают это помещение даже в большей степени, чем оно того заслуживает.

Сэм бросил взгляд в сторону людей, которые направлялись к зарезервированному столику в центре зала, где в ведерках со льдом стояло наготове шампанское. Мужчины были в белых галстуках, женщины – в роскошных бальных платьях, и сама манера держаться говорила об их положении. Они были настолько уверены в своем праве на особое обслуживание – в этом зале, где все присутствующие отчаянно пытались привлечь к себе внимание официантов, – что даже не спешили занять столик, как делали все, а невозмутимо появились именно тогда, когда им этого захотелось, с томностью и изяществом павлинов на лужайке. Они практически не смотрели вокруг: происходящее было им неинтересно, ибо они сами составляли свой узкий, изысканный круг, внутри которого право экстерриториальности воспринималось как само собой разумеющееся.