Моя идеальная - Настя Мирная

Блядь! Сука! Вашу мать! Это же не то, о чём я думаю? Вся кровь опять в паху. Мозги в кашу. Или то?

— Что ты хочешь этим сказать, Насть? — выбиваю сквозь сжатые зубы и, поворачиваясь в кольце её рук, которое она так и не разрывает, смотрю в глаза.

И читаю в них ответ. Но всё ещё жду.

— То, что говорю, Артём. — голос спокойный, несмотря на дрожь. — Сделай так снова.

И только теперь она заливается краской и утыкается мне в грудную клетку.

Вашу ж мать! Это всё ещё моя идеальная девочка. И пусть она стала крепче. Любую люблю. Но как?.. Как, блядь, только на этом и тормознуть? Каждую секунду её хочу.

Похер. Справлюсь. Не впервой. Это же моя девочка. Моя Настя. Моя любимая.

Хватаю в охапку и несу в спальню. Как и тогда. Только теперь на мне одежда, а на ней полотенце. Роли поменялись.

Опускаю на кровать с той самой, сука, нежностью и впиваюсь в рот. Не спешу. Обвожу по контуру языком. Пробираюсь в ротовую полость. Глажу и ласкаю. Пытаю и насилую. Мягко и нежно. Дико и жадно. С голодом и со страстью. С любовью и с жадностью. И всё это в одном поцелуе.

Руки держу по обе стороны от её головы. Даже прижаться к телу себе не позволяю. Сорвусь нахер с катушек. Держусь. Контролирую. Месяц вытерпел и сейчас смогу.

Опускаюсь на локти и перекидываю вес на одну сторону. Развязываю узел на полотенце и в который раз охуеваю от её тела. Смотрю, как, сука, в первый. Только сейчас снизу иду.

Синяка на ноге давно не осталось. Ползу глазами дальше. Замечаю тёмные пятна на бёдрах.

Перестраиваюсь со слепой похоти на холодную голову. На рёбрах тоже синяки.

До зубного скрежета стискиваю челюсти.

Выше.

Тёмные пятна на груди и предплечьях.

Сжимаю кулаки до хруста.

Я убью его! На кровавые ошмётки раздеру! Кровью суку умою!

Срываюсь с кровати и, подлетая к стене, щёлкаю выключатель. Спальню заливает свет.

— Артём, ты чего? Что случилось? — шелестит, натягивая на грудь одеяло.

Так же молча возвращаюсь к постели и сажусь на край. На её плечах красные отпечатки.

Да, это я оставил, когда повторить, что любит требовал. Скотина, знаю.

Но на руках виднеются более крупные и тёмные синяки.

Вырываю одеяло из её пальцев.

Несколько на груди. На бёдрах и талии до хрена.

Это какой тварью надо быть, чтобы такое сделать?

Закрываю глаза. Втягиваю кислород через нос, перерабатываю и со свистом выпускаю. Обвожу каждый кончиками пальцев. Всё ещё ни слова не произношу.

Разорвёт на хрен.

Настя следит за моими движениями и шумно выдыхает.

— Не надо, Артём.

— Это он сделал?! — рычу, крепче сжимая челюсти.

Главное не сорваться сейчас. Знаю, что моя девочка не виновата.

Раздаётся ещё один громкий выдох. Тяжёлый вдох, от которого её грудь раздувается и поднимается выше.

— Не молчи, Насть. Только не молчи сейчас, пожалуйста.

— Да. — одно единственное слово выдыхает, а меня на части растаскивает.

И я взрываюсь.

— Блядь, я урою этого гандона! Всё ебало размозжу! За каждый синяк, сука, ответит. Все рёбра пересчитаю! Тварь! Гнида! Нос в череп впечатаю! В крови утоплю ублюдка! Живьём в землю закопаю и буду ждать, пока сдохнет! — ору, меряя шагами комнату.

Прикладываю кулак к губам, чтобы не завыть.

Как он посмел? Мою девочку!

Подлетаю к шкафу и натягиваю первую попавшуюся кофту.

— Не надо, Тём. Прошу, не уходи сейчас. Ты нужен мне. Рядом нужен.

Миронова обнимает за торс и сжимает так крепко, что рёбра хрустят. Не отпускает.

Тяжело выдыхаю. Затягиваюсь новой порцией кислорода. Прикрываю веки. Дышу, пока более-менее в чувство не прихожу. Её руки с такой силой стискивают, о которой я даже не подозревал. У моей идеальной девочки стальная хватка.

Всегда в ней эта сталь была, или пока порознь были появилась? Кладу свои ладони на её и осторожно сжимаю. Помню, что живого места на её руках нет. Никогда, блядь, не забуду.

— Всё нормально, малыш. Отпускай. — выдыхаю устало. Словно на эту вспышку все силы ушли. Она не отпускает. — Всё в норме, родная. Я спокоен. Всё хорошо.

Захват ослабевает, и я, наконец, поворачиваюсь к ней. Смотрю исключительно в глаза, потому что на ней вообще ни хрена нет. Как была голая, так и подбежала ко мне.

— Я люблю тебя, Тём. Просто знай это. И не надо его трогать. Оставь как есть. Синяки пройдут. Я не хочу возвращаться к прошлому.

— Ты даже сейчас его защищаешь, Насть? — рычу и даже не стараюсь сдержаться.

Она совсем больная, что ли? После всего, что он ей сделал, продолжает на его защиту вставать? Кажется, это называется Стокгольмский синдром.

— Нет, ну ты точно идиот, Северов! — обрубает в ответ. — Срать мне на него с высокой колокольни! Я за тебя боюсь! Если ты изобьёшь его, то он тебя посадит! Он очень хороший адвокат, со связями! Я не отпущу тебя! Слышишь меня? Не отпущу! Я люблю тебя! Люблю! — срывается на повышенные.

Из глаз опять слёзы брызгают. На щеках дорожки оставляют и капают с подбородка.

— Слышу, маленькая. Я тебя тоже. Тоже, блядь… — так и не выходит произнести это долбанное "люблю". Но как могу говорю, ей об этом. — Я покурить выйду. Ладно, малыш? На балкон отпустишь?

Она кивает, но продолжает держать. Даже сильнее жмёт. Губы поджимает.

Вижу, что сама с собой сражается. Сомневается. Что уйду, боится.

— Насть, если ты сейчас не дашь мне выйти, я тебя прямо здесь и сейчас трахну. — рычу, с силой стискивая её ягодицы и вжимая в твёрдый бугор.

Моя девочка не сопротивляется, даже льнёт сильнее на какое-то время, а потом разжимает хватку и краснеет. А в следующую секунду и вовсе запрыгивает на кровать и кутается в одеяло до самого подбородка.

Смеюсь и иду за ней. Быстро прикасаюсь к губам и ухожу на балкон. Делаю тягу. Выдыхаю дым. Держусь из последних. Вроде и без одежды её видел. И не только видел. Но сейчас как никогда цепляет. При свете впервые рассмотрел. И теперь знаю, что мне не показалось тогда. Её талия ещё тоньше стала. Живот к позвоночнику липнет. Сука, чувство такое, что она вообще есть перестала. Придётся откармливать. С самого утра в магазин пойду.

Докуриваю и выхожу. Тру ноющий член скорее на автомате. Знаю, что