Эдна Фербер - Плавучий театр

Ей пришло в голову зайти в дамскую комнату в одном из больших магазинов и там привести себя в порядок. Чище всего было у Филда. Она быстро направилась туда.

В большой комнате, уставленной зеркалами, было много женщин. Там было тепло, светло, пахло пудрой, мылом и духами. Магнолия сняла шляпу, вымыла лицо, причесалась, напудрилась. После этого она перестала чувствовать резкую разницу между собой и всеми этими спокойными, беззаботно щебечущими женщинами — женами конторщиков, лавочников, рабочих. Чтобы поправить вуалетку, Магнолия подошла к зеркалу, у которого стояла другая женщина. Они невольно смотрели друг на друга. «Интересно знать, — думала Магнолия, — какое у нее сделалось бы лицо, если бы я сказала, что была актрисой плавучего театра, что мой отец утонул в Миссисипи, что мать моя, шестидесятилетняя старуха, ведет совершенно самостоятельно большое театральное дело, что мой муж — профессиональный игрок, что мы нищие, что я только что была в одном из самых шикарных публичных домов Чикаго, куда ходила, чтобы возвратить тысячу долларов, которые муж мой взял у хозяйки этого дома, и что сейчас я хочу попытаться получить работу в каком-нибудь театре». Мысль об этом показалась ей такой забавной, что она улыбнулась. Заметив эту улыбку, ее предполагаемая собеседница с видом оскорбленного достоинства отошла от зеркала.

В то время в Чикаго было очень мало театральных бюро, а те немногие, что были, пользовались неважной репутацией. Магнолия не знала, где они помещаются, но предполагала, что их следует искать на Кларк-стрит, Медисон-стрит или Рандольф-стрит. Театральный опыт подсказал ей, что на эти бюро рассчитывать, в сущности, не приходится. Она часто слышала от Равенеля о театрах варьете на Стейт-стрит, Кларк-стрит и Медисон-стрит. Слово «водевиль» только что входило в моду. Вместе с мужем Магнолия побывала однажды в варьете Кола и Миддлтона: скромный, пропитанный табачным дымом, но все-таки уютный театр на Кларк-стрит, где входная плата была не выше десяти центов. Это было еще во время их первого пребывания в Чикаго, до рождения Ким. Дамы редко ходили в такого рода театры, но Равенель почему-то решил познакомить Магнолию с варьете. У Кола и Миддлтона работали хорошие актеры: Вебер и Фильге играли у них за пятнадцать долларов в неделю, часто выступал забавный ирландец Эдли Фой, пела и танцевала Мэй Говард.

— Со временем этот жанр войдет в моду. Для варьете будут возводиться прекрасные и дорогие здания, — предсказывал Равенель.

То, что увидела Магнолия, напоминало концертное отделение, которое давалось после спектакля на «Цветке Хлопка».

— Целый вечер таких пустяков! — сказала она.

Однако в скором времени предсказания Равенеля сбылись.

— Вот видишь! — торжествующе воскликнул он. — Что я тебе говорил! Многие из артистов варьете зарабатывают триста, четыреста долларов в неделю, а может быть, и того больше.

Публика увлекалась семьей жонглеров Эгоуст, которые жонглировали тарелками, стульями, зажженными лампами, любезно передавали друг другу по воздуху столы, сервированные для обеда. Джесси Бартлет Дэвис прославилась своими сентиментальными песенками о любви.

Театры-варьете большей частью помещались во втором этаже. В первом этаже обычно находился ночной ресторан с открытой сценой, на которой выступали с песенками и танцами не только профессионалы, но и любители. Театры-варьете охотно посещала золотая молодежь Чикаго. Лучшим среди них считался театр-варьете Джоппера на улице Уобиаш, устроенный по образу лондонского «Критериона». Из ресторана, расположенного в первом этаже, мраморные ступени лестницы вели вниз, в подвальное помещение, где был устроен зрительный зал. Ходили слухи, что Лилиан Руссель начала у него свою карьеру.

В этот-то театр и направилась Магнолия. Вид у нее был деловой и озабоченный, вполне, впрочем, приличествующий женщине, твердо решившей найти заработок. Было уже довольно поздно. Быстро надвигались декабрьские сумерки. Над улицами навис густой туман с Мичиган-озера. Смущение Магнолии перед домом Хетти Чилсон было ничто в сравнении с тем страхом, который она испытывала теперь. Она чувствовала себя совершенно обессиленной как физически, так и морально. Нервный подъем, поддерживавший ее утром, исчез. Она старалась подбодрить себя мыслью о Ким, находившейся в пансионе, и о Парти, которая должна была приехать.

Дойдя до Уобиаш-стрит, Магнолия твердо решила побороть свое малодушие. Ей было ясно, что если она пройдет мимо, то никогда уже не найдет в себе мужества вернуться назад. Не раз проезжала она мимо этого театра во время своих прогулок с Равенелем. Теперь театр был в двух шагах от нее. Собрав всю свою волю и подтянувшись, как солдат на параде, Магнолия вошла в подъезд.

Ресторан был пуст. Белые скатерти на столиках выделялись на сером фоне. Желтоватый свет падал на ступени лестницы, ведущей в подвал. Оттуда раздавались звуки рояля. Магнолия спустилась по широким мраморным ступеням, колени у нее дрожали, и ей казалось, что ее тело как бы перестало существовать — ни костей, ни кожи, ни мускулов.

Магнолия увидела фойе, устланное красным ковром, окошечко кассы, зрительный зал, двери которого были открыты настежь. Она прислонилась к этим дверям и заглянула в темный зал: там чернели длинные ряды пустых стульев; на сцене, из-за наполовину поднятого занавеса, были видны аляповатые декорации. Увидев все это, Магнолия сразу стала спокойнее и увереннее. У нее было такое чувство, словно она вернулась домой. Все это было так знакомо. Эти бритые мужчины в шляпах на затылках, вытянувшие ноги на стулья следующего ряда, так похожи на Шульци, Фрэнка, Ральфа, Минса. По-видимому, что-то репетировали. Один из мужчин нещадно барабанил по роялю и пел. Голос его по своей резкости и немузыкальности напоминал пронзительный звук пароходной сирены. Магнолия догадалась, что он поет негритянскую песню.

Она решила подождать и понаблюдать. Посреди сцены, на простой деревянной табуретке, сидел худощавый и бледный молодой человек без сюртука, в измятой рубашке и сером цилиндре. Когда певец кончил свой номер, молодой человек повернулся к нему:

— Вы утверждаете, что работали у Геверлея?

— Да! Спросите Джима. Спросите Мэма. Кого угодно спросите.

— Ну так попробуйте опять устроиться там! Или вы ничего не смыслите в пении, или я ничего не смыслю в театральном деле. Больше никого нет, Джо?

С этим вопросом он обратился к высокому, толстому широкоплечему субъекту, круглая голова которого виднелась в третьем ряду партера. Толстый субъект встал, потянулся, зевнул и издал утвердительное мычание.