Анна Берсенева - Опыт нелюбви

Федор не видел ее уже недели две, потому что, как только озаботился поисками работы, на него посыпалось множество предложений, и он проводил все дни во встречах с возможными работодателями.

– Ты что делаешь, Федор Ильич? – спросила Кира.

– Автобуса жду на Николиной Горе.

Он вкратце рассказал Кире, как провел сегодняшний день. Про влажный Иннин взгляд рассказывать, правда, не стал.

– Автобусом ездить на собеседования, претендуя на должность в топ-менеджменте, это как-то чересчур экстравагантно, ты не находишь? – заметила она. – Надо тебе машину купить.

– Надо, – согласился Федор. Он не понимал, зачем ему машина и зачем вообще все. Но что голос у Киры какой-то не такой, это он понял. И поинтересовался: – А ты почему такая подавленная?

– Я не… – начала было Кира, но тут же согласилась: – Да, Царь, дела довольно паршивые.

– То есть?

– Наши органы опеки – это что-то за гранью добра и зла. Смотрят на меня как на врага народа. Одна тетка мне говорит: знаете, сколько таких, как вы, детей усыновляют, а через год обратно в детдом сдают? Ну почему именно таких, как я, можешь ты мне сказать?

– Не могу, – ответил Федор.

– А другая вообще знаешь что мне заявила? – В Кирином голосе кипело возмущение. – Вы бы сначала мужа себе нашли, а потом на ребенка претендовали! В Штатах, я думаю, такого не услышишь.

– В Штатах на этот счет такая бюрократия, какая здесь не снилась, – возразил Федор. – Детей там, по-моему, только ленивый не усыновляет, и все равно – душу вытрясут, пока разрешат. Мою соседку в Нью-Джерси полгода муштровали, когда она девочку пятилетнюю решила взять. На курсы ходила, психолог с ней работал, дома проверок сто перебывало. Заставили все дверные ручки в доме поменять.

– Почему? – не поняла Кира.

– Потому что они на взрослый рост были сделаны. Ребенок не мог до них дотянуться, это нарушает его права.

– Это, между прочим, разумно, – хмыкнула Кира. – А заставлять меня выходить замуж, это просто хамство.

– Но они же не заставляют.

– Но и Тишку усыновить не дают.

– Может, проще опеку оформить?

– Да я все пробую, – вздохнула Кира. – Но и с опекой ничего не выходит. Он же богатый наследник, все, видно, считают, что я за его деньгами охочусь. Да еще мамаша эта мутная. Говорят: а вдруг она на восстановление родительских прав подаст? Может, и правда подаст… – Голос у Киры стал совсем унылый. – Я, знаешь, Царь, каждый день домой возвращаюсь и думаю, что именно сегодня придут и его у меня отберут.

– Домой – это куда?

– В ту квартиру на Трехпрудном, которую Витя снимал.

– Почему туда? – удивился Федор.

– Я бы Тишку, конечно, к себе перевезла, но, знаешь, как-то боюсь его дергать. Он ко мне только-только привык и мало ли как отнесется, если я его на новое место начну перетаскивать…

– Кирка, – улыбнулся Федор, – не преувеличивай. Ты еще ручки дверные поменяй! Тихон обычный парень, что думаешь, то ему и говори.

– Я думаю, что его у меня отберут.

В ее голосе послышалось такое отчаяние, что у Федора сердце сжалось.

– Ты сейчас где? – спросил он.

– С работы еду. На Трехпрудный.

– Можно мне тоже приехать?

– Ой, Федь, конечно! Приезжай, поужинаем.

Она так обрадовалась, что это чувствовалось даже на телефонном расстоянии. Жалость сменилась в его сердце счастьем. Почему – непонятно. Хотя понятно, конечно…

Не срасталось его настоящее с прошлым, никак не срасталось. Это приводило его в уныние, которое вообще-то совсем не было ему свойственно, и будущее представлялось поэтому бессмысленным.

Он вернулся в жизнь, которая была его прошлым, и эта жизнь никак не хотела становиться его настоящим, вот что. Отвык он от этой жизни, что ли? В чем бы ни была причина, а всё, что окружало его теперь, казалось ему чужим и чуждым, и все, кто его окружали, тоже.

Все, кроме Киры и этого ее неожиданного мальчика. Такой вот парадокс.

Может и парадокс, а сердце заливается счастьем. Эту волну счастья Федор и почувствовал, когда услышал в Кирином голосе радость от того, что он собирается к ним приехать.

– Мы тебя ждем, – сказала она.

Слова эти были так просты, что он даже не понял, почему они звучат в его сознании так долго – когда и разговор давно был окончен, и автобус нырнул в метельную февральскую мглу, и поплыли за окном равнодушные родные снега.

По лестничной площадке разносился запах тушеных баклажанов. Еще пахло болгарским перцем, помидорами и кинзой. Это было удивительно: неужели такой запах не мог исходить от еды, заказанной в ресторане? Кирка ничего готовить не умела, это Федор точно знал.

Люба всегда ей говорила:

– Ты когда хлеб начинаешь резать, над тобой рыдать хочется.

У Федора это, правда, никаких рыданий не вызывало. Ну, не умеет и не умеет. А кто-то умеет, и что это значит? Ничего.

Он вспомнил, как в день стипендии покупал большую связку бананов в лавочке, которую держал неподалеку от университета веселый пуэрториканец. Бананы были дешевы, а главное, их не надо было готовить; в этом было их достоинство. Потом приехала Варя, и обеды приобрели домашний вид.

Федор отогнал от себя неприятные мысли.

«Наверное, Нора здесь», – подумал он.

Но ужином занималась все-таки Кира.

Тихон, открывший Федору дверь, проводил его в кухню со словами:

– Хотите на Киру посмотреть? Очень смешная.

Она стояла у плиты и, помешивая ложкой в сотейнике, сверяла свои действия с кулинарной книгой. Она была так погружена в это занятие, что и не заметила Федора, и даже не услышала.

Ничего смешного он в ней не увидел. Ее сосредоточенность выглядела трогательно. Так он подумал и сразу же смутился: в его голове не было таких слов, и откуда они вдруг взялись?

Она смотрела в книгу, разноцветные кудряшки – разве они были раньше, что-то он не замечал – сияли так, будто не голая, без абажура лампочка их освещала, а дворцовая люстра, и вся она, Кира, была похожа на героиню забытой детской книжки.

Она подняла глаза от книги, увидела Федора, и лицо ее осветилось счастьем. Это был очень сильный свет, куда лампочке!

– Федор Ильич, – сказала она, – мы по тебе ужасно соскучились.

Он не усомнился – Кира с детства говорила что думала. Он всегда считал, что это называется прямолинейностью, а сейчас вдруг понял, что – прямодушием. От того, что он долго не жил в среде русских слов, они промылись в его сознании, приобрели новый смысл.

– Будем есть аджаб-сандал, – сказала она. – Овощное рагу по-армянски. Или по-азербайджански, в разных книгах по-разному пишут.

– Ты теперь каждый день такое выстряпываешь? – поинтересовался Федор.

– У Тишки оказался утонченный вкус. А мне что? Мне интересно.