Анна Берсенева - Рената Флори

– Давай посидим там.

Мария указала на крышу высокого старинного здания, в котором находился универмаг. На его фасаде значилась цифра «1740» – наверное, это был год строительства. В витрине внизу была выставлена мебель, очень современная, явно очень дорогая и ультрамодная.

– Маленький не проснется, – сказала Мария. – Не беспокойся. Там кафе. Мы посидим, и ты посмотришь на город сверху.

И вот они сидели теперь в этом кафе на крыше, пили кофе и чувствовали себя легко, несмотря на то что молчали. Во всяком случае, Рената чувствовала себя именно так – ей было легко с этой суровой на вид старой женщиной с простым, изборожденным морщинами лицом.

Винсент совсем не был похож на свою маму. Тонкость черт, трепетность взгляда и облика – всего этого у Марии не было. Но нежность, с которой она смотрела на ребенка, и доброжелательность, с которой сразу отнеслась к Ренате, были неподдельны, и это было очень много.

– Ты устала? – спросила Мария.

– Нет, – покачала головой Рената. – Мне очень хорошо у вас.

– Почему ты не хочешь остаться? У меня большой дом. Ребенку было бы хорошо. Или ты могла бы жить с ним в доме Винсента. Это рядом. Я часто видела бы его.

Мария говорила ровным тоном. Но то, что больше тона и даже смысла, звучало в ее словах пронзительно.

Ренате жаль было в очередной раз ей отказывать. Но она не представляла своей жизни здесь, в этом красивом, в самом деле отдаленно похожем на Петербург городе, в доме Марии с его старинными винтовыми лестницами и высокими окнами.

– Я буду приезжать, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче. – И вы приедете к нам в Москву.

Название города она произнесла твердо. Удивительно! Почему именно в Москву, почему не в Питер?

Еще удивительнее было то, что Рената почувствовала, когда произносила это слово, это имя… Она почувствовала острое желание поскорее увидеть этот город.

Рената не любила Москву. Ее раздражала московская торопливость, она чувствовала напряжение от здешней энергичности, от постоянной всеобщей устремленности куда-то. Живя в этом городе, она никак не могла его полюбить, да что не могла – даже не собиралась.

И вот сейчас она хотела вернуться в Москву. Непонятно!

«Может, я про ту «Москву» думаю? – мелькнуло у нее в голове. – Про ту, другую, под соснами…»

Но про ту «Москву» она себе думать сразу же запретила. Думать о ней было мучительно.

Ребенок завертелся было в коляске, но не проснулся, а только улыбнулся и засопел еще слаще. Ему не мешали ни уличный шум, ни музыка, звучавшая в кафе.

Рената улыбнулась тоже. Когда она смотрела на своего мальчика, ее как волной окатывало одно только счастье. Растерянность, непонимание, недоумение, смещенное сознание – все это исчезло без следа. Она и сама не понимала, когда это произошло.

Нет, это была неправда. Все она понимала, конечно.

– Вечером ты можешь оставить маленького со мной, – сказала Мария. – Анна мне поможет. А вы с Тео прогуляетесь дальше по кафе.

Анной звали няню, которую Мария взяла к Ренатиному приезду. При взгляде на нее казалось, что она приходится Марии Ван Бастен родной сестрой: такое же лицо в глубоких морщинах, спокойный взгляд. Но в отличие от Анниного в облике Марии, несмотря на кажущуюся простонародность, чувствовался какой-то особый аристократизм. Прежде Рената замечала такие вот черты простого благородства лишь во внешности Льва Толстого. У него тоже, несмотря на крестьянскую бороду и рубаху, что-то очень непростое было в лице.

Прогулки по кафе, о которых вспомнила Мария, происходили чуть ли не каждый вечер в те две недели, которые Рената с сыном провели в Амстердаме. Тео Ван Бастен, старший брат Винсента, считал кафе главной достопримечательностью города и с удовольствием показывал их Ренате.

Больше всего ей понравились традиционные «коричневые кафе», названные так из-за темного декора и деревянной мебели. В каждом из них было придумано что-нибудь такое, что отличало его от других подобных. В «Лейке» под потолком действительно были подвешены многочисленные лейки, собранные за сто лет существования этого заведения. А в кафе «Норре» пол ежедневно засыпали песком, как и триста с лишним лет назад, когда оно открылось впервые.

В этих «коричневых кафе» Тео настоял, чтобы Рената непременно пробовала енейвер. На ее вкус, это была самая обыкновенная водка, но он считал, что не обыкновенная, а настоящая амстердамская.

Рената улыбнулась тогда его молодости. Хотя улыбаться было нечему: в свои тридцать пять Тео в самом деле считался молодым, потому что молодыми считались в Амстердаме люди от двадцати четырех до сорока лет.

– А до двадцати четырех кто же они тогда? – с любопытством спросила Рената, узнав об этой странной градации.

– Еще студенты, – объяснил Тео.

И на правах молодого человека сразу же потащил ее в тренди-кафе, предназначенное специально для альтернативной молодежи. Он и в кофе-шоп предлагал зайти, попробовать марихуану, но Рената отказалась.

А сегодня он, кажется, собирался посетить ночное кафе, потому Мария и предлагала оставить ребенка с ней.

– Мне не хотелось бы сегодня в кафе, – сказала Рената. – Мы ведь уже и так сидим в нем с вами. А вечером… Мария, вы говорили, что я могу побывать в доме Винсента. И мне хотелось бы… Ведь я уезжаю через три дня.

Рената слышала в своем голосе оправдывающиеся интонации, но не стеснялась их. Ей казалось, что Мария имеет полное право обидеться на ее скорый отъезд, а обижать ее не хотелось нисколько. Невозможно было ее обидеть после того письма, которое она прислала в ответ на Ренатино письмо, после ее немедленного приглашения приехать в Амстердам с Винсентом и после этих двух недель, полных доброты и заботы, в ее доме на улице Рестрат…

И все-таки Ренате хотелось остаться одной в доме Винсента.

– Ты не должна извиняться, – сказала Мария. – Я дам тебе ключи, и ты можешь быть там сколько хочешь. И маленького можешь оставить у меня.

– Я возьму его с собой, – сказала Рената. – Для него это тоже важно.

Несмотря на то что пол покачивался под ногами, Венька совсем не собирался спать. Он с любопытством вертел головой и улыбался – наверное, ему нравилось то, что он видел вокруг.

Город, если смотреть на него с воды канала, в самом деле выглядел необычно. И все-таки он не был похож на Петербург так, как того хотел, наверное, Петр Великий. Разве что ощущением какой-то камерности, интимности воды, которое Рената всегда чувствовала и у себя в Петербурге.

У себя… Бесшабашный размах московских улиц снова представился ей во всей своей красе, и она улыбнулась. Никогда она не думала, что ей придется по сердцу их свободная нерасчетливость! Это произошло само собою.