Татьяна Тронина - Роза прощальных ветров

Потом их, мутузящих друг друга в придорожной пыли, задержал проезжающий мимо наряд. Слава богу, хоть тогда у Николая хватило ума не сопротивляться!

Пришлось довольно долго сидеть в отделении, пока оформляли протокол. Николай сумел умаслить и пострадавшего, и хмурых сонных милиционеров.

Когда он наконец обрел свободу, была уже не просто ночь, а тот отрезок суток между ночью и утром, когда сознание бодрствующего приобретает странную, пугающую четкость, и все окружающее кажется немного фантастичным.

Жар, горящий в груди Николая, не угас. Даже наоборот – он разгорелся еще сильнее.

Так вот, в Камыши он приехал только в начале четвертого. В маленьком городке было тихо – ни прохожих, ни других машин, только луна в небе...

Николай припарковался неподалеку от знакомого палисадника, вышел, осторожно закрыв дверцу (он очень боялся нарушить эту мертвую тишину всяким лишним звуком), перешагнул через низкий забор.

Ни одно окно не горело.

Николай поднялся по ступеням и тихо открыл дверь своим ключом. У него был ключ от камышовской квартиры – Роза, наверное, забыла, что один комплект хранился у мужа с давних пор. На всякий случай...

Его уже не трясло, и боли (от вчерашних и сегодняшних ссадин) он не чувствовал. В его сознании была только Роза – это она была источником всех его неприятностей, это она подвергала его этим испытаниям.

Сняв туфли, он тихо скользнул по коридору, утонувшему в черной, непроглядной темноте, ощупью угадывая дорогу. Причем умудрился ничего не свалить и ничем не загреметь...

Дверь в спальню была распахнута.

Николай вошел – и замер на пороге, боясь пошевелиться. Роза была здесь, он ощущал ее присутствие, причем без помощи какого-либо органа чувств. Он просто знал, что она здесь.

Так оно и было – она лежала на постели одетая и спала.

Лунный свет сквозь железную решетку окна падал на ее лицо, на подушку, и в этом призрачном бледно-желтом сиянии Роза казалась нереально юной, непохожей на себя. Это была другая Роза – та, которую он не знал.

Николай смотрел на нее, боясь пошевелиться, боясь, как бы не скрипнула половица под его ногами, – он не мог нарушить ее тихого, глубокого сна.

Он ее ненавидел. И он ее любил. Сейчас он любил ее так страстно, так трепетно, как не любил даже в самые первые месяцы их знакомства... И было ужасно жаль, что он так и не успел показать ей этой своей безбрежной, бесконечной, нежной любви. Как они могли быть счастливы... Он отдал бы ей все. Абсолютно все. Всего себя – в полное ее распоряжение. Потому что только она смогла бы правильно распорядиться его душой – в самом высшем, философском смысле. Он пожадничал, и вот – оказался в убытке.

Николай смотрел на Розу довольно долго, и за это время она так и не пошевелилась. Лицо спокойное и точно удивленное... Дыхания почти не слышно. Ее сон был похож на глубокий обморок.

Потом она повернулась на бок и потерлась щекой о подушку.

Он не мог с ней ничего сделать. Даже прикоснуться.

Но оставить все как есть Николай тоже не мог. Во-первых, она любила другого. Во-вторых, она ждала ребенка – от другого. В-третьих, она никогда не вернулась бы к нему, к Николаю, – это уже очевидно и бесспорно.

Осторожно, на цыпочках он отошел назад, остановился в темном коридоре, точно раздумывая. Затем тихонько прикрыл дверь, ведущую в комнату. Зашел в другую, в лунном свете увидел стул. Достаточно крепкий. Взял его, спинкой подпер ручку двери так, чтобы при всем желании ее нельзя было открыть изнутри. Затем в темном коридоре нашарил свои туфли, обулся, вышел вон. Запер входную дверь своим ключом.

Минуту стоял на крыльце, глядя в черно-синее высокое небо с россыпью звезд – крупных и помельче. Теперь, когда Роза была где-то там, не перед его глазами, Николай мог немного расслабиться.

– Роза... – пробормотал он и укусил себя за пальцы. – Как ты могла!

Еще чуть-чуть – и он захлебнулся бы, утонул в рыданиях, но последним усилием воли заставил себя сдержаться.

Перескочил забор, достал из багажника канистру бензина. Потом обогнул дом с другой стороны – с той, где был овраг. Осторожно, пригибаясь, прошел по узкой тропинке, облил бензином стену. Истратил всю канистру. Если займется здесь, то с дороги не сразу заметят, не так быстро поднимут тревогу (мало ли кто вздумает проехать мимо в этот час!). А когда заметят, будет уже поздно.

«Это хорошо, что она спит... Она просто не проснется. А другие... – он вспомнил тех, кто еще жил в этом доме, и сморщился от отвращения. – Других не жалко!»

Он попятился и, стоя у угла дома, достал из кармана зажигалку. Зажигалка была дорогой, и в первое мгновение Николаю стало ее жаль – впрочем, уже в следующее он разозлился на ту жалкую скаредность, которая не давала ему покоя. «Господи, да я же сотню таких зажигалок могу себе позволить!»

И он, щелкнув крышкой, бросил зажигалку вперед – туда, где были кусты, облитые бензином. Огонь вспыхнул моментально. С густым ровным гудением побежал вдоль дома...

Николай отпрянул назад, почувствовав жар. И, больше не медля ни секунды, сел в машину. И уехал, даже не оглянувшись. Он сделал, что хотел.

Праздник «розалия» существовал в древнеримском культе мертвых с I века до нашей эры и отмечался в зависимости от той или иной местности между 11 мая и 15 июля. Этот обычай, трансформировавшись в христианской традиции, до сих пор соблюдается в Италии в троицыно воскресенье (domenika rosata – «розовое воскресенье»).

(Из журнальной статьи.)

Законный супруг мирно похрапывал во сне. Не похрапывал даже, а благостно похрюкивал – точно свинья, развалившаяся посреди деревенской лужи.

– Господи, как ты мне надоел! – с тоской прошептала Варвара, приподнявшись на локте. – Юрка! Юрка, перевернись на другой бок...

– Что? Что случилось?.. – высоким вялым голосом спросил Аникеев, не открывая глаз.

– Ничего... Спать ты мне не даешь – вот что!

Аникеев грузно заворочался рядом – и теперь в рассветной полутьме перед Варварой замаячил его плешивый затылок в венчике кудрей. Она с отвращением отвернулась. «Нет, это невозможно... Отчего такая тоска, хоть вешайся?.. Ха-ха, один уже повесился! И отчего это на свете нормальных мужиков нету, одни алкоголики да слабоумные?..»

Конечно, слабоумным в прямом смысле Юрий Аникеев не был. Но он был – никакой. Безвкусный и пресный, как вываренная говядина. Уж если сравнивать, то Серега Козырев и то был лучше...

Варвара старательно зажмурилась, призывая сон.

Запахло гарью.

В этом не было ничего удивительного – иногда старуха Вершинина вставала среди ночи, чтобы изжарить Кисе куриную ножку. «Вот человек... Прожила всю жизнь бобылихой, теперь на Кису молится! А ведь сказано было – не сотвори себе кумира. Грех тем, кто собаку выше людей ставит. Батюшка в прошлую субботу говорил, что людей бог создал по своему образу и подобию, и потому всякий, кто собаку больше людей любит, ставит ее и выше бога...»