Юлия Кова - #20 восьмая

Мне всегда было сложно осознавать, что с каждым прожитым годом из моей души уходило что-то необыкновенное, нечто очень важное. Это была вера в чудо. Сначала я верил, что мать придёт в себя, а отчим меня примет. Потом я верил в то, что я, лучший ученик в школе, никогда не получу по морде за отказ дать списать контрольную по немецкому языку. Ещё я верил, что девочка, которая очень нравилась мне, пойдет со мной, несмотря на то, что я тощ, голоден, плохо одет и совсем в себе не уверен. Последнее, во что я верил — это в то, что я обязательно попаду в иняз, потому что у меня «пятёрки» по профилирующим предметам, а не «волосатая рука» в их приёмной комиссии. Но мечты не сбылись — и я всеми правдами и неправдами выбил себе визу в Германию. В страну, где родилась моя еврейка-мать — дочь заслуженного военного, сгоревшего от инфаркта, когда мне было семнадцать лет. Единственного человека, которому я был хоть как-то небезразличен.

Всю свою последующую жизнь я боялся не получить, не заслужить, не добрать. Давным-давно дед учил меня, что на земле рождается три типа мужчин: те, у которых «всё уже позади»; те, у которых это «всё» всегда впереди — и те, у кого получается стать хозяином своей настоящей жизни, каждого её дня. И если первые и вторые уйдут в никуда, то третьи остаются в истории. Я не хотел оставаться в истории — я просто хотел быть счастливым. Деньги решали большую часть проблем. Воля — всё остальное. На фантазии оставалось незначительное время по ночам или в командировках, когда ты в баре, в пабе, по дороге в отель находишь себе кого-нибудь. Но почему-то именно сегодня ко мне в первый раз пришёл абсолютно новый, неизведанный мной ранее страх никогда не узнать, что это значит — быть с женщиной, которая понравилась тебе. Понравилась по-настоящему. Понравилась до такой степени, что ты чуть-чуть не попёр из-за неё на старика Кристенссена…

Кстати, по поводу женщин и чудес. Бесконечно долго можно смотреть на то, как горит огонь, течёт воды, как другой человек работает, но не на голую девушку, лежащую в твоей постели. Тем более, если у неё темные волосы и глаза карего цвета. Всё остальное, как всегда, довершала фантазия. Я встал, расстегнул джинсы, стянул майку, прилёг рядом с Юлей.

— Детка, просыпайся. — Я укусил её за плечо. — Ну, давай, открывай глазки.

— А, что, съёмки начались? — сонно дёрнулась Юлька, которая снималась то ли для «МТС», то ли для «Мегафона». Впрочем, точно не знаю.

— Порадуй меня напоследок.

— А потом что? — испугалась она.

“А потом ты исчезнешь...”».

IV .

«Ты так красива. Невыносимо

Рядом с тобою быть нелюбимым.

Останови же это насилие,

Прямо скажи мне — и тему закрыли.»

(«Quest Pistols»)

«В понедельник, в полшестого утра обретаю себя, подпирающим колонну у “Шереметьево”. По крыше, как моё несчастье, барабанит серый московский дождь. В пальцах — сигарета. К уху прижат телефон. В трубке — злой голос. Магда.

— Алексей, папа не пускает меня в Копенгаген. Говорит, что ты в курсе. Это так?

Для справки: лет семь назад семейство Кристенссена переехало в элитный пригород Копенгагена. Этот новый скандинавский посад называется затейливым словом Брондбю. Мать Магды считала его эталоном для создания «прочных семейных гнездышек». На мой же скромный взгляд, Брондбю больше смахивает на тщательно культивируемую площадку для внеплановых посадок НЛО (ага, сами посмотрите на него через «Google Map» взглядом «из космоса»). А судя по тому, что происходит здесь и сейчас, строилось это проклятое место не столько для НЛО, сколько чтобы загнать туда бедного еврейского парня и сделать его пожизненным рабом дочери беспринципного викинга.

Оценив собственное остроумие, я фыркнул.

— Алексей, ты что, смеёшься надо мной? — моментально взвилась Магда.

— Тебе показалось, — так же быстро соврал я. — Мне просто дым попал в лёгкие. Магда, а что конкретно сказал твой отец про этот датский саммит?

— Ну, папа сказал, что у вас какая-то важная партнерская конференция, и что я там буду вам мешать. — Магда обиженно фыркает, а я мысленно показываю большой палец старику Кристенссену. — Алексей, что происходит? Ты что, будешь там не один?

— Да, — стряхиваю пепел, — конечно. Я там буду не один, а…

— Что-о?

— … а в окружении трёхсот человек, которые будут порядком удивлены, увидев на закрытой тусовке дочь главы представительства российского отделения «Systems One». То есть тебя, — преспокойно закончил я.

— Я могла бы просто пожить в твоём номере, — холодно жалуется Магда.

«Ага. Вот прям щас, как говорит Сиротина. У меня, милая, собственные планы на свой business-suite. И тебя в этих планах нету.»

— Магда, опомнись. Ты что, полковая маркитантка? Куда обоз — туда и воз?

— Я не понимаю эти твои русские идиоматические обороты! — Магда уже шипит.

Пришлось потратить пятнадцать секунд на то, чтобы объяснить этой интеллектуальной стерве, как поглядят на неё мои будущие русские подчинённые. Как они пошепчутся за её спиной. И как будут показывать на неё пальцем, когда встретят её уже в моём офисе. Сделал паузу, ожидая, чем закончится в голове Магды мучительный бой между силами добра (воспринять мою логику, и сделать, мать твою, как я сказал) и силами зла (удержать меня под контролем). В итоге добро со скрипом, но побеждает.

— Ну хорошо, — неохотно соглашается Магда. — Ну ладно, ты прав. Это не совсем удобно.

— Умница, — хвалю я Магду. — Вот за это я тебя и люблю.

И тут я слышу:

— Но я приеду встретить тебя в «Каструп».

«Каструп» — это датский аэропорт. Расположен примерно в десяти километрах от проклятого Брондбю.

— Магда, — осторожно начинаю я, — а зачем тебе ехать в такую даль?

— Потому что я по тебе соскучилась.

«Пять баллов. Ну и чем мне крыть? Боюсь, что в этот раз нечем.» И хотя мне откровенно в падлу видеть Магду, скажи я ей «нет» — и всё, обид не оберёшься. И её подозрений. Главное, её подозрений. В них-то всё дело...

О том, что над моим проектом заезда в кресло главы представительства нависла туча-угроза, я понял из пятничного визита к отцу Магды. Это было вечером, когда я уже пообщался с Сиротиной. Я постучал в стеклянно-белую дверь:

— Кристоф, добрый день. Не заняты?

— Здравствуй, Алексей. Я тебя ждал.

Холодный свет из окна. Холодный кабинет. Холодное и морщинистое лицо на черепашьей голове. А ещё руки Кристофа. Они никогда не двигались: как мёртвые, всегда лежали на столе. Холодные, ледяные, белые, с узловатыми синими венами — очень цепкие руки, которые всех и всегда держали только за горло.