Наталья Потёмина - Планы на ночь

Только не бросай меня сейчас. Может быть, потом. Только сейчас не бросай. Пожалуйста. То ли этот снег, то ли моя усталость, то ли алкоголь, то ли все это вместе взятое свалилось в одну кучу и загорелось синим газовым пламенем, не согревая меня, а душа тихо, надежно и фатально.

— Давай срежем угол и пройдем дворами, так будет быстрее, — предложил он.

Но мне уже хотелось идти с ним медленно и в обход.

— Срежем так срежем, — с пионерской готовностью ответила я, — только я не знаю этой дороги, мы не заблудимся?

— Со мной заблудиться немыслимо, но можно запросто пропасть.

— И многие пропадали?

— Не очень чтобы…

— И где они сейчас?

— Так ведь пропали без вести. Чик — и готово.

— И давно ты так маньячишь?

— Ну, какой из меня маньяк. Так, любитель.

— Любитель женщин?

— Любитель любви.

— Любитель любви? — повторила я. — Красиво! А объект любви тебя не интересует в принципе?

— Ну, как без этого. Особенно на первом этапе. Должна вспыхнуть искра какая-то, гром грянуть, молния в сердце упереться… — Он щелкнул пальцами, подыскивая слово. — Ток должен пройти. Знаешь, что такое ток?

— Приблизительно.

— Ток — это направленное движение электронов.

— Да ну?

— Да! Сначала был хаос, а потом — опаньки! — щелчок выключателя, и все стройными рядами по направлению к одной цели, как сперматозоиды к матке. И вся любовь.

— Вся любовь? Вот так просто?

— А гениальное всегда просто. Знаешь, что такое простота?

— Тоже что-то со сперматозоидами связано?

— Нет. Это другое. Кто-то великий, не помню кто, сказал: «Простота — это самое трудное…»

Он снова замялся.

— «…Это последнее усилие гения», — помогла ему я.

— Как хорошо, что мы читаем одни и те же книжки, — обрадовался он, — круг замыкается, понимаешь?

— Значит, ты гений?

— Я не гений, я только учусь.

— А для учебы нужны наглядные пособия?

— Да, нужны. Много и разных.

— Блондинки, брюнетки, рыжие?

— Все равно.

— И желательно, чтоб они менялись как перчатки?

— Не так часто. Скорее как времена года.

— А я кто? Женщина-весна?

— А ты пока никто.

— Вот как. А какого хрена ты ко мне привязался?

— А я не привязался, я пристроился с целью произвести метеорологическую разведку. Может у нас и получится какой-нибудь тайфунчик.

— Не получится, не надейся, — сказала я и подумала, что хорошо бы дать ему по морде.

— А ты не хочешь дать мне по морде? — спросил он, угадывая мои мысли.

— Хочешь.

— Ну и дай!

— Вот так сразу?

— А чего тянуть? Вот так сразу.

Наверное, опять алкоголь, опять усталость плюс обида на всю свою неприкаянность и непристроенность, идиотизм ситуации, в которую я вляпалась по самую что ни на есть, — все это вместе развернуло меня резко к нему лицом, и я уже было подняла руку, чтобы врезать ему что есть силы, но он перехватил ее в запястье и, дернув вниз, завел за спину. Я потянулась к нему другой рукой и стала лупить его по чему попало.

— Сволочь, следопыт подопытный, диагностик хренов, любитель-недоучка, гений примитивный…

— Стой, стой! — отмахивался он. — Я же пошутил. Что ты, в самом деле, шуток, что ли, не понимаешь? Сделали друг другу больно — и хватит, и успокойся.

Я опять стояла в кольце его рук и, постепенно снижая обороты, вяло отбрыкивалась.

— Ну ладно, все. Я — дурак. Я не хотел. Вернее я хотел, но не мог, не знал как. Строил из себя пижона, чтобы удивить, понимаешь? Удивил, называется. Просто ты тогда так смотрела… А потом вдруг ушла. И я подумал: а что если навсегда?

Его губы уже дышали мне в шею, и становилось щекотно и горячо. И я первая стала искать его губы, а он перестал дышать и говорить. И я целовала его первая, вцепившись в его воротник обеими руками, как утопающая, спасаясь делом своих рук. Я первая стала расстегивать кнопки на его куртке, а он начал искать пуговицы на моей шубе, и я помогала ему во всем. Он поднимал вверх мою юбку, а я тянула вниз молнию на его джинсах, а потом потянула вниз и его самого. А еще я подумала, что хорошо, что кончились колготки, и не надо в них путаться, и не надо снимать сапоги, и чулки — это великое изобретение человечества, и как хорошо, что снег такой белый и последний, и можно лежать на нем как на белой постели, а он хрустит подо мной, будто белая крахмальная простыня, и я двигаюсь все быстрее и хочу, чтобы все быстрее кончилось и чтобы все не кончалось никогда.

Его волосы рассыпались по моему лицу, а его лица я не видела целиком, только профиль с плотно закрытым глазом и бровью, застывшей в напряжении. Его щека царапала мою щеку, и губы дышали в снег. И снег, как ни странно, таял.

— Хочешь, угадаю, как тебя зовут?

Мы уже стояли между двух гаражей, между которыми только что лежали.

— Не надо, не угадывай, — сказала я, — меня зовут Маша.

— А меня Никита.

— Вот и познакомились. Причем при довольно странных обстоятельствах.

Мы засмеялись и стали отряхивать друг с друга снег.

Мимо прошел мужик с собакой.

— Интересно, давно он тут прохаживается? — спросил Никита.

— Не знаю, как-то не заметила, — ответила я, и мы снова засмеялись.

Но смех получился какой-то нервный и болезненный. Меня начинало колотить и подташнивать.

— Идем скорее, а то метро закроется, — проклацала я зубами.

— Поехали ко мне, я тут недалеко живу, на Новослободской, а то ты вымерзнешь, как мамонт.

— Нет-нет, — испугалась я, — мне домой, у меня кот некормленый.

— Как зовут кота?

— Беня Крик или просто Беня.

— Сразу видно, интеллигентная девушка.

— Почему видно?

— Бабеля от Бебеля отличаешь.

— Глупый какой-то разговор получается.

— Глупый, да. Прости. — Он потерся носом о мое плечо. — Пойдем, я поймаю тебе машину.

Мы вышли на улицу, и около нас почти сразу остановился частник.

— Я позвоню, — сказал Никита и, расплатившись с водителем, добавил: — я завтра позвоню.

— Ну, привет, — попрощалась с ним я, и только когда Никита скрылся за плотной пеленой снега, вспомнила, что мы даже не успели обменяться телефонами.

Но, как говорила моя бабушка, кто хочет, тот ищет возможности, кто не хочет — оправданья.

В машине было тепло и уютно. Из двух колонок за спиной медленно вытекала музыка. Частник молчал, а мне и тем более не хотелось разговаривать. Я пригрелась и успокоилась, глаза закрылись сами собой, и я провалилась в короткий и черный, как дыра, сон.

Спала я, видимо, долго, минут пятнадцать. И мне снились деревья. А на деревьях листья прозрачные, цветные и круглые, словно монетки. И слабый ветер, и листья шевелятся и разговаривают, но ничего не слышно. Только долгий и пронзительный звук издали, будто кто-то кричит высоко и истошно: и-и-и… и-и-и…