Мария Лебедева - Туфельки от «Ле Монти»

Однако напрасно он полагал, что этим поступком поставил все точки над «i» и продемонстрировал отвращение к ней. Плохо знал он свою бывшую жену! Алла вопреки всему осталась в уверенности, что Никита испугался своей мужской тяги к ней, поэтому и поступил так грубо и бестактно. Она считала, что за этой грубостью крылась элементарная похоть, в которой не всякий захочет признаться даже самому себе.

Вот так они в очередной раз не поняли друг друга и остались каждый при своем мнении: Никита считал, что оскорбленное женское самолюбие не позволит ей больше появиться у него, а она... Она хотела дать ему некоторое время для «охлаждения», чтобы затем снова пустить в ход свое обаяние и тем самым нанести ему удар, но уже такой сокрушительной силы, после которого он не смог бы оправиться и был бы согласен на все, как это и случилось в свое время, когда он женился на ней.

Полчаса спустя после скандальной сцены Никита вышел погулять с собакой, прихватив с собой «пушку», в полной уверенности, что «мальчики» все еще поджидают его, чтобы проучить за грубое обращение с их дамой. Каково же было его изумление, когда он увидел, что тех и след простыл. Никите так и не удалось постичь логику их поведения, ему и в голову не могло прийти то, что пришло его бывшей возлюбленной, причем не только пришло, но и засело там прочно и надолго.

Через неделю она пришла снова, уже без своих «мальчиков». Никита был очень огорчен тем, что ошибся в своих расчетах и что, имея за спиной два брака и многочисленные связи, так и не сумел понять изощренность женской психологии. Впрочем, успокаивал он себя, в данном случае следовало говорить, скорее, о патологии.

Она с порога заговорила о том, что оставила у него свою куртку. Когда в день ее последнего визита Никита вернулся с Максом с прогулки, он тут же досадой обнаружил эту куртку на меху, которую сам же привез ей в свое время из Германии, но, к сожалению, забыл вышвырнуть за дверь вслед за нею.

Первым его порывом было выбросить эту куртку на помойку, сжечь, растоптать: только бы не видеть ничего, что могло напомнить об этой женщине. Но он свой порыв укротил, решив, что она, конечно же, пришлет за курткой кого-то из знакомых, скорее всего Наташу, и, скомкав ненавистное меховое изделие, сунул его на антресоли. И вот она сама, как ни в чем не бывало, стоит на пороге, словно неделю назад он собственноручно ее из этой квартиры не вышвырнул. «Да-а, — пронеслось у него в голове, — тяжелый случай...»

Он достал куртку с антресолей и молча протянул ей. Она взяла и, робко заглядывая ему в глаза, тихо спросила:

— Никита, а где ты будешь встречать Новый год?

— В дурдоме, — буркнул он и захлопнул дверь перед ее носом.

Услышав за дверью ее удаляющиеся шаги, Никита приободрился, еще раз отметив, что главное — выбрать верную тактику поведения, пример чему подал ему еще Петр. «И что это она заговорила вдруг про Новый год? — удивился он, вспомнив ее дурацкий вопрос. — Совсем крыша у бабы поехала».

До Нового года оставалось еще недели две, а в январе Никите предстояло лететь в Каир. Он поймал себя на мысли, что с удовольствием думает об этой поездке, в основном потому, что там уж точно не увидит этих голубых, каких-то рыбьих глаз и этой долговязой фигуры с длинными, тонкими, как у цапли, ногами. Никита не понимал, как все это могло так нравиться ему прежде, и не просто нравиться, а даже приводить в трепет и восторг. Сейчас все, что относилось к Алле или как-то было связано с ней, вызывало у него лишь омерзение. «Замуж бы она вышла, что ли, — думал он. — Пусть хоть и за бритоголового...»

Вскоре она пришла снова, но Никита решил, что дверь не откроет, даже если Макс обезумеет от лая. К телефону он не подходил, но Алла знала, что он дома, поскольку светомаскировки Никита не устраивал. Она звонила в дверь так настырно, что ему захотелось сразу же после ее ухода перерезать провод, ведущий к звонку, все-таки долго стучать в дверь умаешься. После ее посещения Макс охрип и падал от усталости, но выжил.

Никита принял решение изменить традиции и в Новый год, который он всегда встречал в кругу друзей, поехать с Максом к родителям и пожить у них, если получится, несколько дней.

За два дня до Нового года, возвращаясь в квартиру Петра, он обнаружил в подъезде поджидавшую его Аллу. Он схватил ее за рукав шубы, втолкнул в лифт, молча доехал до нужного этажа и так же за рукав втянул в квартиру. Там, в прихожей, не раздеваясь и пытаясь только утихомирить Макса, сходившего с ума от радости, он крепко взял ее за плечи, как-то неловко, но сильно встряхнул и, глядя прямо в глаза, угрожающе воскликнул:

— Ну чего тебе, черт возьми, надо? Оставишь ты меня когда-нибудь в покое?

Видимо, взгляд его горел такой ненавистью, что она испугалась, в какой-то момент ей даже показалось, что он хочет ударить ее. Он действительно хотел, но не просто ударить, а уничтожить, прихлопнуть и растереть ее, как мерзкое насекомое.

Внезапно это показалось ему настолько реальным и заманчивым, что он сам испугался и, выталкивая ее, как и в прошлый раз, за дверь, грозно прошипел:

— Не доводи меня до греха! Уйди, и чтоб больше я тебя не видел! Слышишь?!

У родителей Никита тоже чувствовал себя неуютно. Мать постоянно затевала разговоры об его идиотском браке, о том, где были у него глаза и мозги, когда он женился, и почему не посоветовался с родителями. А бабушкину квартиру — такую квартиру! — бросил псу под хвост, мебель — дедушкину еще мебель! — отдал этой мерзавке, лимитчице.

— Вот, полюбуйся, — говорила она отцу, как бы вводя того в курс дела, — теперь эта проходимка живет в двухкомнатной в центре, а твой сын ютится в подвале на окраине!

— У меня третий этаж, — нехотя поправлял Никита.

Но мать не обращала внимания на его слова и продолжала, обращаясь к мужу:

— А теперь твой сын вынужден бежать из своего подвала к другу, потому что эта стерва и в подвале не дает ему покоя. Конечно, я понимаю, — заходилась она, всплескивая руками от негодования, — ей не хочется работать, а кому она нужна, алкоголичка, кикимора тощая, кто ее содержать-то будет? Такого простофилю, как твой сын, днем с огнем не сыщешь. Вот она и заметалась, и заметалась... — Мать в изнеможении падала в кресло, хваталась рукой за сердце, и отец бежал на кухню за корвалолом.

Никита не только понимал, но полностью разделял негодование матери, но мать, сама того не сознавая, лишь бередила открытую рану, не предлагая реального выхода из положения.

— Посадить ее в сумасшедший дом, где лечат алкоголиков, а квартиру по суду вернуть обратно, — заявляла вдруг она, и это казалось ей возможным и легко осуществимым.