Ева Модиньяни - Нарциссы для Анны

Чезаре проводил мать до колонки с водой, а дальше она пошла одна, он же, наполнив цинковое ведро, энергично вымыл лицо и шею, с фырканьем расплескивая воду. Соседи тоже давно проснулись, их громкие голоса доносились из окон. Мужчины запрягали волов, чтобы ехать в поле. Несколько косарей, начавших работу спозаранку, шли по лугу навстречу восходящему солнцу, ловко скашивая первую летнюю траву. В воздухе уже стоял запах свежескошенной травы.

Вытершись грубым холщовым полотенцем, Чезаре вернулся в дом. Джузеппина еще спала, и ее сухое покашливание во сне напомнило ему кашель отца, умершего от воспаления легких. Чезаре достал из буфета кусок сала, пожелтевший по краям от тепла, срезал кусочек: прогорклый запах исчез, открылась белая мякоть, ароматная, с розовыми прожилками. Он снял с сушилки над раковиной сковороду, бросил в нее кусок сала и поставил на уголья. Когда сало начало растапливаться, положил на сковороду немного поленты и старательно перемешал, чтобы она пропиталась ароматным растопленным салом. С горячей полентой он вышел во двор, сел на скамейку у двери и, положив доску на колени, пристроил на ней сковородку, которая еще постреливала капельками растопленного сала и, остывая, шипела. Запах свежескошенной травы, падавшей под блестящими лезвиями остро отточенных кос, и аромат поленты с жареным салом, смешиваясь, доставляли ему особое удовольствие, и, отправляя в рот ложку за ложкой, он чувствовал себя совершенно счастливым.

Но, увы, через минуту сковорода была пуста. Когда жив был отец, на завтрак доставался и стаканчик разбавленного водой вина, но теперь вино для них было роскошью и приходилось сдабривать воду из колодца каплями уксуса. Запив поленту стаканом воды, Чезаре почувствовал, что сыт и доволен. Когда он вернулся в дом, колокола пробили пять. Джузеппина еще спала. Он подошел к ее постели и слегка тронул сестру за плечо.

— Я ухожу, — сказал он.

Девушка раскрыла глаза, такие же темные и нежные, как у матери, и приподнялась на локте. Длинные черные волосы обрамляли ее прелестное лицо, мягкие губы улыбались, словно извиняясь, что она спала дольше, чем обычно.

— Увидимся вечером, — проговорила она нежным голосом, слегка охрипшим спросонья.

Глядя на свою хрупкую беззащитную сестру, Чезаре всегда ощущал себя сильным и решительным, настоящим мужчиной. Ему хотелось обнять ее, чтобы передать девочке немного своей силы и уверенности, но в их семье это было не принято. Они любили друг друга нежно, но это никак не выражалось жестом или словом.

Простившись с сестрой, Чезаре вышел и закрыл за собой дверь кухни. Во дворе он обогнул низкую изгородь из бузины, за которой тянулся огород, и прошел в деревянный сортир, сколоченный из старых прогнивших досок. Жирные радужные мухи ползали здесь по дощатым стенкам и жужжали в воздухе, наполненном вонью, но все в доме к этому привыкли. Частенько, сидя здесь, Чезаре думал, как хорошо бы разбогатеть, а верхом благополучия для него, мальчика, было владеть домом и конюшней. И первым делом он избавил бы Джузеппину от тяжелого домашнего труда, а мать — от каторги в прачечной.

Блестящая назойливая муха села на тыльную сторону его левой руки. Молниеносным движением он поймал ее правой рукой и швырнул о стенку. Это был добрый знак, что-то вроде удачного гадания, и когда Чезаре, выйдя на улицу, вдохнул свежий воздух, аромат полей показался ему еще приятней и сладостней.

Солнце встало, и все было залито ярким светом. Чезаре снял с себя тяжелые кованые башмаки, связал их вместе шнурками и перекинул через плечо. Башмаки еще крепкие, и не стоило трепать их каждый день по дороге; лучше босые ноги, которые никогда не изнашиваются. Чтобы быть на работе к семи, ему приходилось шагать по два часа до фабрики фонографов, где он и работал. Чезаре платили лиру и двадцать чентезимо в день, и это было неплохо — ребята его возраста зарабатывали всего лиру. Но он был ловок и силен и никогда не уставал, орудуя молотком.

Через скрытый в бузине лаз Чезаре забрался в огород, сорвал три крупных красных помидора и сунул за пазуху. А по дороге зашел в булочную и купил на пять чентезимо желтого хлеба, еще горячего, прямо из печки. Остановился на обочине, вынул из кармана большой клетчатый платок и завернул в него хлеб и помидоры.

— Спешим?.. — окликнул его идущий навстречу парень с курчавой густой шевелюрой, получивший прозвище Риччо — Кудрявый.

Чезаре махнул ему рукой в знак приветствия. Риччо был его самый близкий друг, товарищ по играм и по работе. У него был такой же узелок и башмаки через плечо, которые болтались при ходьбе. Риччо было уже шестнадцать, но год разницы ничего не значил — Чезаре был крепок и высок для своего возраста, и темный пушок уже оттенял его верхнюю губу. Он давно положил глаз на отцовскую бритву и уже несколько месяцев пробовал бриться.

Два друга зашагали бок о бок по дороге, которая вела к фабрике. Солнце начинало припекать их затылки. Чезаре взглянул на небо и выругался:

— Черт возьми, сегодня опять не будет дождя.

— Какая тебе разница, будет дождь или нет? — хмыкнул Риччо. У него был разочарованный и слегка насмешливый вид, как у человека, давно все познавшего. Подхватив пальцами ноги дорожный камешек, он зашвырнул его в канаву, почти не сбившись со спорого шага. Они переговаривались, но каждый думал о своем.

— Не помешало бы днем хорошей грозы.

— Ну да, твои плантации лучше зазеленеют.

— Почему тебе нет ни до чего дела? — возмутился Чезаре. — Неужели тебя ничего не волнует?

— Не-а. У меня уже было все.

Глаза Риччо блестели. Всем своим видом он давал другу понять, что с ним приключилось нечто из ряда вон выходящее.

— И что же такое у тебя было? — усмехнулся Чезаре, зная, что рано или поздно тот все равно не выдержит и расскажет.

Они шли мимо остерии. В кухне уже работали, и вокруг разносился аппетитный запах жареного мяса с луком. Гарсон подметал утрамбованную землю под навесом из вьющихся растений, вокруг которого кружились ласточки. Чезаре с грустью посмотрел на мраморные столики остерии. Однажды он был тут с отцом, тогда еще сильным и крепким, как дуб, пил легкое вино и шипучую сельтерскую воду из сифона, и это воспоминание осталось в нем навсегда.

Шагая рядом, Риччо немного помедлил, потом, ухмыльнувшись, выпалил:

— Вчера я заделал Миранду.

Чезаре не знал, верить ему или не верить, но это признание друга задело его. Миранда, дочь трактирщика, жила на виа Ветраски и была известна своей беспутностью. В гостинице на виа Ветраски, улице, которая пользовалась дурной славой в квартале, ребята нередко видели мужчин и женщин, которые выпивали и лапали друг друга, бесстыдно ругаясь и хохоча. Миранда исполняла там дьявольский танец — канкан, нечто волнующе непристойное, когда при каждом движении ноги из-под юбки мелькали ее белые ляжки, обтянутые черными чулками с цветными подвязками, и даже видны были кружевные трусики на крутых ягодицах. Все это вызывало у зрителей взрывы восторга и бурные, беспорядочные аплодисменты.