Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн

— Каждому свое, — как художник отстраняется от холста, оторвался от железа Абызн, — но думаю, что со временем сбудется и моя главная мечта.

— Отпуск, на море, без…

— Жировые отложения, балда, жировые отложения! Ну что, Мичурин, иди, погазуй.

— Я не Мичурин, — буркнул механик и полез на водительское место.

— Есть одна опасность, — разглядывая предварительную радость товарища, заметил Примат, — гайки считать разучишься.

Заработал, а затем и заревел двигатель, лишенный защитных кожухов, и Абызн, а вместе с ним и Примат принялись с важным видом прислушиваться к звуку металлических вращений только что собранного механизма. Вот он, миг славы и победы, и восхищения собой.

— Порядок! — прокричал со своего места механик.

— Полный, — не стал спорить сейчас великодушный к себе и к механику Абызн.

— Смотри, крутится! — продолжил разглядывать радость друга Примат. — Удивительно, но факт. А кто бы мог подумать?

— Думать — удел немногих. Это я тебе как интеллектуал спортсмену говорю, так что не примазывайся. И еще хочу заметить — работает как часы, швей-ды-ты-царские. А кто-то сомневался, гундел здесь, оскорбляя недоверием мастера. Кто, не знаешь?

— Только не я! Это Мичурин, это он, негодяй! Эй, Мичурин, вырубай! Домой пора. Я в тебя всегда верил, и от лица некомандования — поздравляю!

Двигатель смолк, а они торжественно пожали друг другу руки.

— Не люблю подхалимов, но тебе прощаю. Подь сюды, мичуринец!

— Я не мичуринец, — снова осторожно буркнул механик, вылезший из БэТээРа.

— А кто тогда, стахановец? Ты-то не гунди! Значит так, мы домой пошли, а ты после ужина чем займешься, уже догадался?

— Пару гаек довернуть?

— Точно. Ты смотри, для общества еще не совсем потерян! И прибери здесь, а утром, я думаю, катнем, испытаем. Вопросы есть, лихач?

— Все ясно.

— Ну тогда будь здоров, — пожал ему на прощание руку Абызн, — до завтра.

А отойдя на три шага, услышал писк у себя за спиной, но не обернулся.

— За что… товарищ капедрил… отпустите!

Это свое рукопожатие испытывает на механике Примат.

— Смотри, кислота, не перепутай: довернуть и прибрать — сегодня, а испытать и катнуть — завтра. Понятно?

— Да понял я… понял…

Примат не зверь, и отпустил скрюченно извивающегося механика. Он тяжеловес, у него крепкие руки и мертвый захват, но он был осторожен.

— Так и погибнуть недолго, — с безопасного расстояния, несмело, но все-таки пискнул механик, щупая ладонь, — кто тогда гайки докрутит?

— Кому?! — на весь бокс гаркнул довольный собой и завершенной работой Абызн, но так и не обернулся.

7. Тот же, но подземный вечер.

"…ооо-меее-тррррр!!!"

А тем временем уже шесть, и служащие в день обезьянны бодро, с осознанием выполненного ими военного долга ломанулись по домам, а по дороге по магазинам. Но уже не такой плотной толпой, как утром, все же наводнив собой и черными шинелями улицы вечернего Северообезьяннска. Для дежурных смен это начало спокойного времени вахты — разнокалиберное начальство, не столь либеральное, как их комадрил, оно в подобии тени черной змеи, текущей обратно, в ее первых рядах. В подземных коридорах и переходах схлынуло движение, на боевых постах прекратилась организующая возня, а разговор насчет длин юбок давно забылся. Все заняты делом, если оно есть: прильнув к резине наушников, в эфир лениво вслушиваются радистки, бегают экспедистки, а планшетистки — Шимпанзун и Безьянна, рисуют крупные и точные узоры на своем огромном планшете, заглядывая в полученные от дежурного бумажные данные. А вот дисплей компьютера погас — защитный пароль не дает возможности игры.

— А где же наша экспедистка, давно ее не видел? — сказав "уф" и оторвавшись от телефонного концентратора, спросил у помощника дежурный.

— Наверное, в курилке зависла? — с вечным спокойствием предположил помощник. — Зацепилась языком, и висит.

В ответ дежурный опять вцепился в трубку. Он молод, поэтому ему нравится все делать быстро, а так же аккуратно писать тонкими перьями и чертить отточенными карандашами. А может быть, причина быстроты — весна?

— Товарищ раздрил, наша экспедистка не у вас? — задал он быстрый и четкий телефонный вопрос, как бы давая понять на тот, на начальственный конец, что если он и сидит, то только по стойке смирно. Но, выслушав ответ, он вежливо засмеялся, и зажав микрофон ладонью, посмотрел на помощника.

— Спрашивает — ногастая или грудастая, — и бодро в трубку:

— Скорее ногастая!

В трубке что-то говорят, и это явно не только военные команды, а он слушает и вежливо хихикает, и переглядывается с помощником.

— Ясно… а представляете, как мне здесь трудно?

И пауза — трубка не умолкает.

— А вы ей замечание сделайте…

И снова пауза, и бульканье в трубке, и смешки.

— Ясно… данные, что вы просили, я собрал… есть, — и, положив трубку, — оф коз.

— Что? — лениво поинтересовался помощник, прекрасно зная, что дежурный и так сам все расскажет.

— Помнишь, утром здесь было, насчет юбок? Все так, как я и говорил.

— Ну? — опять неспешно подтолкнул его помощник.

— Говорит, озадачила всех и ушла. А я ему — а вы замечание ей сделайте.

— А он?

— Говорит — зачем? Пускай, говорит, так ходит. Я, говорит, не против.

— А кто против? — разумно поддержал мнение высокого начальства мудрый помощник.

— Все за, — спрыгнув с подставки, подошла к столу Шимпанзун.

Дежурная смена — принудительное собрание, несвободная куча обезьянн. В течение двенадцати часов они вынуждены вариться в собственном соку, разгадывать разгаданные кроссворды, слушать всем известные сплетни и обсуждать всевозможные темы. Так что неожиданная телефонная нестандартность — это предпосылка для болтовни, а значит и ускорения тугих вахтовых минут. Чем ближе к смене — тем длиннее время.

— Может быть, я против? — обозначила оппозицию и начало разговора второй помощник — еще не старая, но, к сожалению, уже и не молодая обезьянна.

— Почему? — забыв о паузе как о знаке размышления, искренне удивилась Шимпанзун.

— Завидую, — улыбнулась мичудрила.

— Почему? — и на этот раз со свойственной ему паузой, но без лени возмутился первый помощник. — Что за упаднические настроения? И у нас еще порох в пороховницах имеется. Рила, ты не права!

— Поделишься, если не жалко?

— Легко!

— Это не порох, это песок в ракушках, — вступил в разговор молодой, и от этого во всем резвый дежурный, — вот песочка из ракушек он отсыпать может. А на ракушках сидеть-то, наверное, неудобно?