Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— А у тебя — солнечные зайчики в волосах, — не желая прямо отвечать на мои вопросы, заметил Марк, тем не менее, больше не отворачиваясь.

— Да! Это так! — я гордо тряхнула волосами, цвет которых на самом деле не очень-то любила. Как и все рыжеволосые, несмотря на хорошие отношения с собратьями по приюту, я не смогла избежать безобидных, но все же, насмешек про рыжую-бесстыжую и дедушку, убитого лопатой. Теперь же я согласна была укокошить хоть всех дедушек на планете и стать трижды бесстыжей, только бы мои огненные волосы оставили маленькую согревающую искорку в сердце Марка.

— Мы с тобой знаешь что? Мы им всем еще покажем! — я погрозила кулаком невидимым врагам, посмевшим обижать моего нового друга, и заливисто засмеялась. Не знаю, зачем я это делала, но лоб Марка постепенно разгладился, и спустя еще мгновение он улыбнулся. Не так, как раньше: осторожно и неумело, а искренне, широко, от души. Я так и застыла на месте, пораженная этой красивой и немного беззащитной улыбкой.

— А вот мой автобус! — защебетала я с упоением, будто бы это космическая тарелка приземлилась из далекой галактики, специально, чтобы свозить нас в увлекательное космическое путешествие, — Поехали? Проведешь меня? Знаешь, ты теперь всегда должен меня провожать. Я вообще-то боюсь ездить одна! — с детства не знавшая ни одного страха, я внезапно захотела научиться бояться как можно правдивее.

Он продолжал смотреть на меня со смесью радости недоверия:

— Ты… Ты точно не шутишь?

— Конечно! — заверила я, протаскивая его вместе с нашими портфелями в глубину переполненного салона, в укромное местечко у окна. — Какие еще могут быть шуточки! Ты же теперь мой друг!

Глаза Марка расширились. Видимо, эти слова он слышал первый раз в жизни.

— Правда? — он растерянно захлопал ресницами.

— Правда! Друг! И защитник! Сам подумай, что бы со мной случилось сегодня, если бы не ты!

Он все еще напряженно смотрел на меня, пытаясь привыкнуть к новому положению дел.

— И ты никуда не… денешься?

Я продолжала хохотать:

— Вот дурачок! Ну, куда я могу от тебя деться?!

Это была чистая правда. Разговор с Петром Степановичем о переводе в другую школу так и не состоялся. Я отменила его в ту самую секунду, когда увидела полные боли и жуткого одиночества глаза Марка. Я не могла бросить его, осознав, как сильно он несчастлив, несмотря на то, что в жизни его было все то, чего я была лишена с рождения — благополучие, семейный очаг и, конечно же, родители.

Вообще-то, принято говорить "любящие родители", но в случае с Марком это правило не работало. Его родители никогда не любили своего ребенка. Ни капельки. Совсем.

Марк родился в очень хорошей, с репутацией, обеспеченной семье. Его мать происходила из интеллигентного рода потомственных врачей и с детства слыла первой красавицей, если не города, то района уж точно. Валенька обладала той броской, роковой красотой, на которую все мужчины от восьми и до восьмидесяти лет летят бездумно, отчаянно, как мотыльки на свет. Неудивительно, что ее жгучие цыганские глаза (которые впоследствии унаследовал и сын, но это ее особо не трогало) сразили на танцевальном вечере не просто очередного ухажера, а жениха с большой буквы, предмет мечтаний всех приличных и неприличных девушек округи.

Витя Казарин, сын потомственных партократов, с малолетства привыкший к дорогой одежде, заграничным игрушкам и безотказному исполнению всех своих желаний, умел производить впечатление. Он красиво сорил деньгами, небрежно водил собственную машину и так зажигательно танцевал, что никто не удивился, когда поползли слухи об их скорой свадьбе. Все сложилось так, как и должно было быть: молодые бог и богиня нашли друг друга, создав идеальную пару. Было бы просто удивительно, если бы эффектная Валенька, которой больше подходило испанское имя Кармен, сочеталась браком с водителем автобуса, а перспективно-очаровательный Виктор внезапно полюбил простую кладовщицу.

А дальше все пошло не по сценарию.

Обычно пары небожителей, вызвав бурю вздохов со стороны умиленных наблюдателей, эффектно объединялись на века — и не менее эффектно разваливались спустя пару лет. Драматическое расставание, достойное подмостков небольшого театра, проходило с громкими скандалами и показательным дележом совместно нажитого имущества. Сложновато было двум божествам ужиться на скромной территории стандартной квартиры со всеми бытовыми проблемами и откровенно неолимпийскими условиями существования.

В паре Виктора и Валентины все случилось по-другому. Самым большим сюрпризом стало то, что вчерашний беззаботный сынок богатых родителей очень быстро превратился в хитрого и цепкого мужчину. Ведь чаще всего беззаботные сынки так и оставались до старости капризными мальчиками, требуя к себе особого отношения и повышенного внимания, к концу существования превращаясь в крайне жалкое зрелище.

Однако Виктор оказался не таким. Он всегда умел в себя влюблять — и пользовался этим на полную катушку. Сначала для покорения девочек, а впоследствии для налаживания нужных связей, без которых во все времена никак. "Хочешь жить — умей вертеться" — любил повторять он фразу, вошедшую в моду только спустя десять лет и, следуя своему кредо, вертелся, вертелся и еще раз вертелся.

К тридцати с небольшим у него было все, о чем только мог мечтать любой в его годы: квартира-полная чаша, карьера, красавица-жена и ожидаемое прибавление в семействе. И пусть не всего он добился сам, ведь стартовая площадка была подготовлена для него всемогущим отцом, но развивал "дело" именно он, молодой «наследник», которого очень скоро стали воспринимать независимо от тени грозного родителя.

Ну а Валенька, пока ее супруг купался в лучах успеха, переживала откровенно не лучшие времена. Нет, проблема была не в том, что ей наскучил муж, надоела семейная жизнь или захотелось внимания поклонников, как это было раньше. Поклонники? Что ей поклонники? Вдоволь насмотревшись на их подобострастные лица, она еще больше ценила супруга за независимость, силу характера и жизненную хватку. Виктор единственный никогда не пресмыкался перед ней, не лебезил, не стоял на коленях, не вымаливал крохи внимания, а брал и подчинял себе, как мужчина женщину. И сейчас она могла точно сказать — та романтичная юношеская влюбленность, на волне которой они так скоропостижно поженились, успела перерасти в стабильное, горячее чувство, ту самую любовь, которая могла связать их на века.

Нет, корень всех бед лежал в другой сфере. В этом было стыдно признаваться даже самой себе, но то благостное состояние, о котором с придыханием в голосе говорили все Валенькины приятельницы — ожидание ребенка — не вызывало в ней никаких чувств, лишь только отвращение на грани с брезгливостью.

Глядя, как во время беременности меняется ее тело, Валенька приходила в неописуемый ужас. Неужели этот одутловатый блин с пигментными пятнами — ее лицо с некогда безупречной кожей? Неужели пальцы-колбаски и грушевидные раздутые груди — ее собственные? Неужели необъятный живот, от которого болит поясница и ужасно портится походка, принадлежит ей, изящной и грациозной Валеньке Казариной?

Теперь каждый взгляд в зеркало, который раньше приносил радость и чувство удовлетворения, вызывал в ней состояние, близкое к истерике. Валенька не хотела, не могла, отказывалась принимать себя в таком неприглядно-отечном виде. Нет-нет, это было не ее тело, его подменили каким-то невообразимым образом!

Она начала стесняться мужа, ей было стыдно, что он видит ее такой, а уж о прикосновениях и чем-то большем речи и вовсе не шло. Вслед за стыдом пришли приступы бешеной ревности: пока она теряла последние остатки женственности, там, за окном, на улицах было так много хищных пигалиц, охочих до молодого успешного мужчины, и плевать они хотели на то, что он женат.

И виной всему был маленький паразит, поселившийся внутри нее и изуродовавший до неузнаваемости. Побыстрее бы родить этого гадкого ребенка и вернуться к нормальной жизни! Только эта мысль грела Валентину Михайловну в преддверие родов. Для ускорения процесса она даже поднимала тяжелые вещи тайком от мужа, и, пока тот был на работе, двигала мебель туда и обратно.