Нежеланная жена - Злата Романова

Не проходит и получаса, как я слышу шум в гостиной и иду туда, чтобы проверить, кто пришел. И конечно, это Мурад вернулся. Сидит в кресле и разговаривает по телефону. Он делает мне знак не уходить и, я терпеливо жду, пока он закончит свой явно рабочий разговор. Тот словно забывает о моем присутствии, копаясь в своем ноутбуке и одновременно разговаривая, пока я терпеливо жду, прислонившись плечом к косяку. Начинаю невольно рассматривать мужчину, подмечая, что он подстриг свои каштановые волосы покороче и теперь его лицо еще более четко очерчено, демонстрируя острые углы скул и квадратный подбородок с пробивающейся на нем темной щетиной. Ему идет.

— Мама сказала, что они едут к тете Заре, — обращает на меня внимание Мурад, наконец, откладывая телефон. — Я дико голоден. Накормишь?

— Суп на плите, приятного аппетита! — говорю ему, разворачиваясь, чтобы уйти.

— Ну что ты вредничаешь? — останавливает меня его недовольный голос.

— В смысле? — не понимаю я. — Я приготовила суп, иди и ешь. В чем твоя проблема?

— А подать его ты не хочешь? — язвительно спрашивает он.

— А— а— а, ну ясное дело. Ты один из этих, да? — тяжело вздыхаю.

— Из каких «этих»? — с угрозой в голосе спрашивает он, вставая на ноги и делая несколько шагов вперед.

Конечно, Мурад высокий и спортивный, но я почему— то знаю, что физическую угрозу он не представляет, поэтому спокойно реагирую на вспышку мужской агрессии.

— Из шовинистов, — говорю, как есть. — На столе в хлебнице есть нарезанный хлеб, овощная нарезка, специи, тебе всего— то нужно взять тарелку и налить себе готовый суп, но ты и этого не можешь сделать, считая, что женщина должна прислуживать тебе за столом, потому что ты мужчина, так?

— Нет, не так, — с каменным лицом говорит Мурад. — Дело не в шовинизме, Мира, а в том, что у нас так принято. Или твой отец в вашем доме тоже сам наливал себе суп?

— Нет, не наливал, — признаю нехотя. — Ему тоже прислуживала жена или я. Но в том— то и дело, что тебе я никто, и я не обязана обслуживать тебя, как какая— то домработница! Если голоден — ешь. Дело твое.

— А кто ты тогда? — задает он вопрос, который ставит меня в тупик.

Дыхание прерывается, а кровь приливает к лицу. Так вот кто я в его глазах? Домработница?

— Я не слуга вам! — почти рычу на него, сжимая руки в кулаки.

— Твои слова, не мои, — пожимает он плечами с самодовольным видом. — Хотя… Нет, конечно, ты не слуга. Мы ведь тебе не платим. Ты просто девушка, которая убирается и готовит за крышу над головой. Как таких называют?

— Да пошел ты!

Разворачиваюсь и бегу обратно в спальню тети, чтобы он не увидел моих слез. Никогда в жизни меня так не унижали! И кто? Какой— то выскочка, который и ногтя моего не стоит!

Хватит! Это не моя жизнь. До чего я дошла, если позволяю так с собой обращаться? Я не какая— то там дурочка без роду и племени, которая будет терпеть унижения ради крыши над головой! У меня есть гордость и я не позволю втаптывать себя в грязь. Сегодня же соберу вещи и уйду! За месяцы работы в магазине у меня скопилось достаточно денег, чтобы снять небольшую квартирку, потому что я не тратила ни одной лишней копейки, отказывая себе даже в шоппинге. Не зря, как оказалось.

Достаю сумку, с которой приехала в этот дом, и складываю в нее свои вещи, которые все еще хранятся у тети в шкафу. Хоть я жила в спальне Мурада и Луизы, но уезжая, они оставили большую часть вещей здесь, поэтому я продолжала хранить свою одежду в полупустом шкафу тети и это сейчас значительно облегчило мне задачу.

Собираться я заканчиваю уже через десять минут. Осталось лишь дождаться прихода тети, чтобы попрощаться, а пока, ложусь на кровать рядом с сопящим Амиром и беру его за крохотную ручку, утешая себя этим прикосновением к невинному ребенку, голова которого пока еще не забита тупыми понятиями его тупого папочки.

Стоит Самире уйти, как я тут же чувствую укол вины. А все из— за выражения ее глаз, в которых застыли слезы унижения.

Когда я стал таким? Опускать кого— то и намеренно нажимать на больные точки не в моих правилах. Однако, именно эта девушка всегда заставляет меня забыть о человечности, когда дело касается ее.

Я уважаю женщин. Меня самого вырастила женщина, причем без помощи мужчины, потому что отец умер очень молодым. Я знаю, что моя мать далеко не глупа и, если она за несколько месяцев жизни с Самирой сумела полюбить ее, значит, что— то в ней есть. Проблема в том, что я этого не вижу.

Смотрю и не вижу в ней ничего, что заставило бы меня относиться к ней лучше. Она такая же заносчивая и самовлюбленная, какой была всегда. Да, маму она уважает, с Луизой дружит, но в каждом ее слове и взгляде я вижу ее суть и она мне не нравится. Красивая пустышка — вот кем является Самира.

Хотя, красота тоже на любителя. В ее внешности нет нежности и беззащитной женственности. Меня никогда не привлекала такая открытая сексуальность в женщинах, а лицо Самиры так и кричит об этом. Раскосые знойные глаза, пухлые губы, острый подбородок и скулы. Не говоря уже о невыносимом самолюбовании. Понятия не имею, как она сумела подружиться с Луизой, учитывая, какая та ревнивая.

Аппетит пропал, поэтому я не иду есть, а снова возвращаюсь к работе. Есть люди, которые стоят выше меня и перед которыми я отчитываюсь, иначе я не был бы сейчас там, где нахожусь. Ничто не дается просто так таким, как я, и тем более богатство. Поэтому, даже в роли хозяина компании, которой фактически не владею, я не могу позволить себе роскошь не вспоминать о делах во время отпуска. Иногда бывают случаи, когда мое участие необходимо, и сегодня один из них.

Я настолько ухожу в работу, что в себя меня приводит лишь громкий плач Амира.