Александра Матвеева - Селеста, бедная Селеста...

Лешка гневно таращился на меня, наливаясь смуглой краской. Я обругала себя за глупость. Разве можно так спрашивать? Ведь она его жена, ему больно… Я робко взглянула на него и опустила глаза, физически чувствуя на макушке сверлящий взгляд.

— Ее нет потому, что ее просто нет. Не существует. Понятно? — раздельно, как дебилке, объяснял Лешка.

Ничего не понятно. Я тупо уставилась на него. Лешка наклонил голову набок и смотрел на меня уже не гневно, а с пониманием:

— Так ты пришла познакомиться с моей женой? — Он хмыкнул, и от этого знакомого смешка меня бросило в дрожь и комната поплыла перед глазами. Я с трудом поняла следующие слова: — Зря торопилась. Жены у меня нет и не было. — И подтвердил в ответ на мой потрясенный взгляд: — Не женат я. Пока.

Я проигнорировала последнее замечание и, не веря собственному счастью, залепетала:

— Катя сказала, что в Дрезденском аэропорту ты познакомил ее со своей женой.

— Соврала, — легко отмахнулся Лешка. — Я не был женат, не был в Дрезденском аэропорту, не был в Дрездене. А Катьку в последний раз видел, ну не знаю, может, год назад, может, больше. В твоей, кстати говоря, компании.

Я поверила своему счастью. Оно оказалось таким большим и неподъемным, что свалило меня с ног и я буквально плюхнулась на кровать.

— Надо мне немножко выпить, — сказала я в стену. Через некоторое время перед моими глазами возник бокал с чем-то красным внутри. Я выпила залпом и не почувствовала вкуса.

— Еще? — прозвучал ехидный Лешкин голос. Я подняла голову. Лешка сложил руки на груди и смотрел на меня с заметным интересом.

— Капельку, — неуверенно попросила я и протянула бокал. Лешка налил из тяжелой квадратной бутылки без этикетки. Я снова выпила и заметила, что пью одна.

— А ты чего? — высказала я претензию хозяину.

— Для меня пить водку рановато.

— А это водка? — ужаснулась я.

— Прости, ничего другого в доме нет. Это калина на спирту. Бабушка прислала лечиться.

— А, ладно. — Я снова протянула бокал. Лешка забрал его у меня, но не налил.

— Хватит тебе. Развезет еще, что я с тобой делать буду.

Но я не чувствовала опьянения. Совсем. Только чуть-чуть отпустило пружину в груди, и я получила возможность говорить и думать, что говорить. Поэтому сразу спросила о главном:

— Леш, а у тебя кто-нибудь был?

Я не уточнила, но он понял и снова рассердился:

— А ты как думала? Для кого мне было себя хранить?

Я встала и подошла к нему. Я стояла так близко, что слышала его дыхание, чувствовала его запах и все-все вспомнила, сразу, будто и не было этого страшного бесконечного года. Мне не удалось взглянуть ему в глаза, я отошла к окну и, глядя на тяжелые нарядные шторы, сказала:

— Для меня…

— Да? — хрипло вскрикнул и тяжело задышал у меня за спиной Лешка. — Для тебя? Что случилось? Я снова понадобился тебе?

Жесткие пальцы впились в мои плечи. Лешка рывком развернул меня, и я увидела его лицо.

— Зачем ты пришла? Захотелось поиграть со мной? Еще помучить?

— Нет, нет! — Я отчаянно затрясла головой. — Я никогда не хотела мучить тебя. Лешенька! Я люблю тебя и всегда любила.

— Любила, — горько повторил Лешка и отпустил меня. Он отошел и сел на край постели. — Любила. Поэтому два раза отбросила, как ненужную вещь. — Он встряхнул кистью, словно стряхивая что-то мерзкое.

Я молчала. Лешка тоже помолчал, потом откинулся на поставленные за спиной руки и вытянул длинные ноги.

— «Ты отказала мне два раза: не хочу, сказала ты, вот такая вот зараза, девушка моей мечты», — глумливо пропел он.

Вот и все. И ничего нельзя изменить. Он не простит меня. Никогда. Нет таких слов, чтоб объяснить ему… Нет. Никаких слов нет.

Лешка снова поменял позу, сев прямо и закинув ногу на ногу.

— Уходи, Аля. И не приходи больше. Тебе здесь не рады.

И я действительно шагнула, чтобы уйти. Проходя мимо Лешки, взглянула него. Он сидел, опершись на поставленные за спиной руки, и не смотрел на меня. Я решительно развернулась и прошагала к столу. Поставила на стол сумку, открыла ее и достала старый почтовый конверт. Снова обернувшись к Лешке, убедилась, что теперь он смотрит на меня, — смотрит с настороженным интересом. Я достала из конверта карточку-открытку. С нее улыбался ослепительно красивый юноша. Я показала карточку Лешке. Он недоуменно моргнул.

— Ты собираешь фотографии артистов? — осведомился ехидно и протянул руку к карточке. Я отвела свою руку за спину и, осторожно положив карточку на стол, накрыла ее ладонью.

— Да. Но моя коллекция состоит из единственного экземпляра. Это фото моего отца.

— Но ведь это… — протестующе начал Лешка, поднимая руку.

— Вот именно, — перебила я, набрала воздуху и начала свой рассказ. Говоря, я старалась не смотреть на Лешку.

— Когда я была маленькая, я думала, что мой папа потерялся. Не знаю почему. Наверное, мама сказала. Или бабушка. Она умерла, когда мне исполнилось пять лет, и с тех пор мы с мамой жили вдвоем. Совсем маленькой я спрашивала о папе у бабушки. Наверное, она и сказала, что он потерялся. А у мамы не спрашивала. Я знала, что ей это не понравится. Даже совсем маленькой я старалась ничем не огорчать маму. Мне нравилось думать, что мой папа потерялся и когда-нибудь нас найдет. Я любила представлять, как это будет. Попадая в новое место, я всегда оглядывалась, всматриваясь в незнакомых мужчин, вдруг папа? Мы долго жили в одном и том же месте, среди одних и тех же людей, и меня почти не спрашивали о моем отце. Приведя меня в первый класс, мама на вопрос учительницы ответила спокойно: «Он с нами не живет». В нашем классе половина детей была из неполных семей, так что «он с нами не живет» был самым ходовым ответом о родителе.

В четвертом классе к нам пришла новая девочка. Она очень интересовалась семьями одноклассников, у всех все выспрашивала, кто с кем живет, у кого какие папы-мамы, у кого родные, у кого нет. Спросила у меня. Я ответила как всегда. Но она не отставала, принялась выспрашивать, где папа, кто он. Я не знала, что ответить. И тогда девочка отвернулась от меня и сказала окружавшим нас подружкам: «Наверное, ее мама не знает, от кого родила Алю». Представляешь? И поджала губки. Как она это сказала! Так фальшиво сочувственно и презрительно одновременно. Конечно, никто ничего не понял, нам было всего по десять, но все почувствовали что-то тайное и неприличное, что ли… Вот именно — неприличное. Одноклассники хихикали и прятали от меня глаза. Я впервые сбежала с уроков. Меня просто трясло. Вечером я сказала маме, что больше не пойду в школу. Она стала выяснять причину, ну я ей все и выложила. Мама просто вся побелела. Вся. У нее даже губы, даже глаза стали белыми. Я подумала, что она меня ударит. Она меня ни разу пальцем не тронула, а тут шагнула ко мне, вся трясется. Я зажмурилась, сжалась. Но мама просто вышла в другую комнату, а когда вернулась, у нее в руках была вот эта открытка. «Аля, — сказала она, — ты уже достаточно взрослая и сможешь меня понять. Твой папа — очень известный человек, мы встретились случайно, полюбили друг друга, потом поссорились из-за пустяка и он уехал. Он не знал, что я жду ребенка, и я этого еще не знала. Потом ты родилась, я все еще на него обижалась и не сообщила ему. Потом прошли годы, я поняла, что он ни в чем не виноват, но я уже привыкла, что ты только моя дочь, и не хотела тебя ни с кем делить. К тому же он, наверное, уже женился, и его жене может не понравиться наличие у него дочери. Я не хочу портить ему жизнь. Ведь это благодаря ему у меня есть ты, и я очень счастлива. Ты должна мне обещать никому не говорить о том, кто твой отец. Обещаешь?» Я не все поняла, что мама говорила. Но я привыкла ей верить. И еще, она никогда раньше не говорила со мной как с большой, и я возгордилась ее доверием и тем, что у нас с ней такая настоящая, такая взрослая тайна.