Линда Йеллин - Такая милая пара

– Завтра увидимся.

Норма пожала плечами. И как только они скрылись, ехидно произнесла:

– Может быть, Вес пошел покупать Майклу клюшки для гольфа.

Затем она села и возобновила прерванное вязание. Я заметила, как подрагивают ее веки.

Снова открылась дверь, и в палату вошла медсестра с наполненным оранжевой жидкостью шприцем в руке. Когда я поинтересовалась, что это такое, Джил пояснила, что это «Дилантин».

– Легче ввести его, чем давать таблетки. – Она наклонилась над кроватью и сказала, обращаясь к Майклу властным тоном: – Майкл? Надо просыпаться!

Но Майкл противился ее усилиям.

– Я не виню его, – прошептала Норма вибрирующим от печали голосом. – Какой смысл просыпаться, если просыпаться уже не для чего.

Майкл никак не мог проснуться, и Джил тихонько впрыснула ему лекарство в рот.

– Майкл, ты должен его проглотить, – убеждала она пациента. – Глотай, Майкл, ну же! – Она принялась массировать его горло.

Я почувствовала, что невольно делаю глотательные движения, стараясь помочь Майклу принять лекарство. Но он выглядел таким отрешенным. Казалось, ничто уже не может вернуть его к жизни.

– Ну вот, готово, – удовлетворенно улыбнулась вдруг Джил. Затем обошла кровать и поправила капельницу.

– Как вы думаете, он еще долго будет реагировать на окружающее? – спросила я.

– Трудно сказать, – ответила она и принялась раздвигать жалюзи. – Только помните, что слух уходит последним.

Джил удалилась, а я беззвучно возносила просьбу небесам, чтобы Майкл как можно быстрее забыл наш недавний с Нормой разговор.

Свекровь посмотрела на часы, засунула вязание в сумку, встала, взглянула на сына, опустила жалюзи и объявила, что она уходит. Вскоре придет ее муж, он будет дежурить после обеда.

– Но мы оба будем здесь после ужина, – продолжала она.

Я все поняла. Как больно было это видеть. Двое стариков: один просто с достоинством сидит, другая – с достоинством вяжет. И оба ждут, просто ждут – и наблюдают, как умирает их сын.

– Я еще увижу тебя сегодня? – осведомилась Норма.

– Вероятно, я уже уеду домой, – ответила я. – Но я вернусь.

Норма устало пожала плечами. А затем сделала то, что было бы немыслимо для прежней моей свекрови. Она крепко обняла меня. Так, что ее сумка сильно шлепнула меня по спине.

– Ты очень помогла нам, – только и сказала она, разжимая объятья, и быстро покинула палату.

А мы с Майклом остались, наконец, одни. Вернее сказать, я осталась одна. Трудно сказать, где был тогда Майкл.

Мы держались за руки. Вернее, мне приходилось держать его руку в своей. Спустя некоторое время он начал нежно гладить мою ладонь большим пальцем.

– Можно мне поцеловать тебя?

Он слегка кивнул. Только чуть-чуть подвинул голову. Дыхание его было несвежим и горьким, но рот все еще хранил мягкость и тепло, знакомое мне до боли. И губы, все еще были губы моего Майкла.

Теперь его глаза открылись. Казалось, он ничего не видит. Я еще раз осторожно сжала его руку. Его палец начал двигаться быстрее. И я заговорила...

– Милый, я знаю, что ты не можешь сейчас говорить со мной, и мне не следовало бы сейчас тревожить тебя словами о том... о том, что тебе надо уходить. Пришло время нам разлучиться, я знаю. Мне очень тяжело, – я уже почти давилась слезами, – тяжело, потому что я люблю тебя. И снова тебя теряю. Я не хочу, чтобы это выглядело как мое последнее напутствие тебе, но, милый, пожалуйста, не бойся, не бойся, пожалуйста... – ничтожные слова застревали у меня в горле. – Ох, Майкл, только потому, что ты не веришь, совсем нельзя судить, насколько ты прав...

Глаза его были закрыты. Я видела, как он слаб. Но он все-таки нашел в себе силы поднести к своим губам мою руку, словно для поцелуя.

Я упала ему на грудь и прошептала:

– Я люблю тебя.

Я была так уверена, что мгновенно почувствую, когда он умрет, даже если меня не будет рядом.

Я сушила волосы, когда раздался телефонный звонок.

—Алло, это мистер Ведлан, – услышала я голос Гордона.

И пока я стояла в своей спальне, недоумевая, почему это он говорит о себе мистер, этот знакомый и чужой голос произнес:

– Сегодня мы потеряли нашего мальчика.

Я бы сделала это по-другому.

Я бы взяла прах Майкла в Орегон, поговорила бы с ним как с живым, а затем развеяла бы на вершине какой-нибудь горы. Но со мной никто не советовался.

И его похоронили рядом с его дедушкой и бабушкой, на кладбище, теперь уже вошедшем в городскую черту Чикаго. Пепел его покоился в белой картонной коробке. Пока священник заунывно рассказывал об Иисусе и о том, что всех нас ждет, я неотрывно смотрела на эту коробку. Майкл был таким крупным мужчиной. И вот теперь – такая маленькая коробка!

До того, как это случилось, я считала, что вполне готова ко всему. Еще бы, у меня были многие месяцы, чтобы собраться с духом.

Но все было совсем не так.

Как ни странно, я испытывала страшное, колоссальное облегчение.

Я радовалась, что он больше не страдает. Я была рада, что, наконец, окончился терзавший его страх. Слава Богу, он, наконец, покинул больничную койку!

Я была рада, что, наконец, закончилось его ожидание. Когда Пайпер навещала его в Спрингфилде, она сфотографировала нас, и обычно я держала этот снимок на туалетном столике возле кровати. Но уже через день после похорон я убрала ее в ящик стола.

Всю ночь я ерзала под одеялом, злясь на Майкла за то, что он покинул меня навсегда. Лежала и мысленно беседовала с ним.

И все время мне казалось, что вот-вот зазвонит телефон. Я знала – это начиналось безумие. Но я все время ждала, что, сняв трубку, услышу до боли знакомый голос: «Привет, Фрэнни!»

Проснувшись среди ночи, я боялась встать с кровати. Существует еврейская традиция, по которой в знак траура по умершему все зеркала в доме закрывают простынями. По версии моей мамы делается это для того, чтобы скорбящие сконцентрировались на мыслях об ушедшем, а не на своих прическах. Тетя Роза настаивает, что простыни не позволяют духу умершего взглянуть на свое отражение. А то еще несчастный обнаружит у себя отсутствие тела и, не дай Бог, помрет по второму кругу!

Конечно, теории тети Розы были абсурдны, но все-таки пугали меня. Я выбралась из постели и добрела до ванной с плотно закрытыми глазами. Мне не хотелось быть в темной комнате наедине с зеркалом, поэтому я сначала щелкнула выключателем, а потом уж открыла глаза.

Я боялась, что, действуя по-другому, в зеркале увижу Майкла.

Однажды я сказала ему, что уверена, – он даст мне знак, что с ним все в порядке. Но сегодня в четыре утра в темной ванной мне не хотелось принимать никаких сигналов.