В руках бесчувственного - Екатерина Антонова

Глава 40

Юля

Первое, что вижу после пробуждения в больнице — взволнованное худое лицо дяди. Он держит меня за руку, а у огромного окна суетится медсестра. Я чувствую себя разбитой, но в голове стелится туман.

— Проснулась! — восклицает приятная женщина, затем откуда-то из-под кровати выныривает Лёлька.

— Овечкина! — подруга бросается на меня, обнимая до хруста косточек.

— Так! Не нервничать! — строго произносит вошедший врач в белом халате, — будущей мамочке нужен покой.

— Как Влад? — хватаю дядю за руку, — он жив?

— Жив, жив, — он успокаивающе сжимает мою ладонь.

Боже! Откидываюсь на постели. До чего же приятное чувство. Я смогла! Справилась! Но как же устала. Кстати, а почему мы в больнице?

— Я пойду насчет обеда узнаю, — подруга быстро ретируется, оставляя меня наедине с дядей.

— Как ты? — спрашиваю у него.

— Ну, обещают ремиссию, — усмехается, — надеюсь еще поживу.

— Я так рада! — обнимаю единственного родного человека.

— Прости меня, ласточка, — он явно сильно переживает.

— За что?

— Мы с Владом не сказали тебе правду. Признаться, это не только его вина.

Верно. Дядя ведь тоже обманывал меня. Не сказал, что произошло. Однако именно он взвалил на себя ответственность за мое будущее. Воспитал и дал все, что мог.

— Я не злюсь, — бурчу себе под нос, — ты заботился обо мне. Рискуя всем. Но почему?

— Твой отец был хорошим человеком. Хочу, чтобы ты знала, — дядя закашлял, — все, что случилось, произошло из-за плохих людей.

— Таких как Левин?

— В том числе. Большие деньги меняют, отравляют душу. Но твои родители до последнего не потеряли человеческого лица. Ты можешь ими гордиться.

— Я ничего толком не помню, — по щекам текут слезы.

— Вспомнишь, как время придет.

— Расскажи мне о них, — ложусь поудобнее и начинаю слушать рассказ дяди.

И под его тихий размеренный голос засыпаю. Кажется, вижу во сне очередной счастливый момент из детства. Улыбки на родных лицах, безмятежность и счастье. Папа, мама… за что же с вами так поступили? Просыпаюсь, когда за окном глубокая ночь. Размеренно пищат приборы, но мой взгляд прикован к любимым серым глазам. Подскакиваю и морщусь от рези в животе.

— Где больно? — подрывается Влад, а я машинально касаюсь его лица.

Как же его разукрасили. Ему, наверное, очень больно! Но не так, как было мне в эти дни! Хрясь! И сочная пощечина ложится на щеку моего несчастного тирана. Вижу, как играют желваки на его лице. Дядя подскакивает прямо в кресле и протирает глаза.

— Влад? Что ты здесь делаешь? — он сурово глядит на моего любимого.

— Убирайся! — рычу, не в силах сдержать гнев.

— Юля…

— Ничего не хочу слышать, — надуваюсь и скрещиваю руки на груди.

— Мы можем остаться наедине? — любимый низкий голос звучит умоляюще.

— Ладно. Пойду умоюсь. Только, пожалуйста, не заставляй ее переживать! — дядя сдается первым

— Обещаю.

Волков глазами провожает худую фигуру моего опекуна. Я же пялюсь в окно. Понимаю, что любое его слово тут же растопит мое сердце. Но прощать пока не готова. Все же им было сделано немало.

— Прости меня Юля.

— Нет.

— Понял, — он плюхается на пол, хватаясь за бок, — тогда так. Прости.

Затем находит мою ногу и приникает к ней губами. Эээ… таращусь на мужчину, понимая, что уже все-все ему простила. Тряпка ты, Овечкина.

— Буду так стоять, пока не простишь. Я идиот Юль. Полный, круглый, абсолютный. Но клянусь, если ты согласишься дать мне второй шанс, сделаю все, чтобы обеспечить тебя и малыша всем самым лучшим. На руках носить буду.

Я не узнаю своего сероглазого тирана. Это сейчас сам Влад Волков стоит передо мной на коленях и целует ноги? Хихикаю. Ну, после такого и можно и сжалиться.

— Встань, пожалуйста. Ты очень ранен.

— Прощаешь? — смотрит прямо в глаза.

— Да. Только больше никогда не смей так делать!