Он тебя не любит(?) (СИ) - Тоцка Тала

— Скажи, что ты меня любишь!

Она гладила его лицо, плечи, он ловил губами пальцы, прикусывал, а потом снова требовал:

— Скажи, Эва!

Она утвердительно кивала, обхватывала его ногами и просила, снедаемая неутоленным желанием:

— Пожалуйста, Макар…

Но он упрямо повторял, обездвиживая ее, и она сдалась:

— Ты мой единственный мужчина, Макар, мне даже не хотелось никого. Никогда. Потому что если не так, как с тобой, лучше вообще никак. Потому что я люблю тебя…

Мир рассыпался цветными фейерверками, Эва хваталась за скользкие плечи Макара такими же скользкими пальцами и думала, что вряд ли в мире существует нужная им звукоизоляция.

— Ну что тут можно сказать, — Навроцкий так и не притронулся к предложенному коньяку, задумчиво разглядывая потолок, — это, конечно, полный абзац.

— А я тебе о чем, — согласился с ним Ямпольский. Он уже достаточно окреп, чтобы можно было выпить со старым приятелем и поговорить без женских ушей.

— Ты же понимаешь, Арс, какие у вас были шансы встретиться?

— Нулевые, — Арсен поднял бокал, — давай, Боря, за дочек.

Они сделали по глотку.

— А ведь я сразу понял, что это мое, — спустя некоторое время продолжил Ямпольский, — вот только определиться не мог, что за чувства у меня к ней. К ним, к обеим.

— Ты… влюбился, Арс? — осторожно спросил Борис. — Если между нами?

— Нет, нет, Боря, это совсем другое. Я ее полюбил, у тебя ведь тоже взрослая дочь, ты сам знаешь разницу. Женщину когда любишь, там по-другому все, там брать хочется, для себя больше чтобы. А здесь… — Арсен запнулся, подбирая слова, — здесь хотелось вскрыть грудную клетку, достать сердце и ей отдать, насовсем. Чтобы они в четыре руки держали и не выпускали. Мне все время закрыть ее собой хотелось, заслонить, чтобы она как в коконе была, понимаешь?

Навроцкий коротко кивнул, делая еще глоток. Он действительно понимал, Арсену всегда нравились отношения в семье Бориса.

— Нда, жаль… — глубоко вздохнул тот, глядя на портрет Киры Казариновой, который лежал на столе Арсена, — столько времени потеряно. Упрямой девчонкой оказалась эта твоя Кира, ладно тогда, а потом тебя найти вообще без проблем было.

— Не упрямая, Боря, гордая. Я сволочью оказался в ее глазах, ни ее, ни дочки не достойной.

— Эвангелинка на нее очень похожа.

— Похожа…

Арсен достал из ящика стола папку и положил перед Навроцким.

— Что это? — удивленно поднял тот голову.

— Акции, Боря, — и видя, как приятель протестующе набирает воздух, пояснил, — акции холдинга, теперь твои. И дом тоже твой.

— За что, за Эву? — исполобья взглянул на него Борис. — Ты совсем охренел, Арс? Чтобы я за ребенка деньги брал?

— Погоди, не шуми! — Арсен придержал пальцами папку которую Борька настоятельно пихал обратно. — Это моя благодарность, Борь, что вы с Софьей моим детям пропасть не дали, мимо не прошли. Что помогли, что ты Эвочку к себе взял, и я с ней встретиться смог. Спасибо тебе, Боря.

— Это Софии надо спасибо сказать, — буркнул Навроцкий, подозрительно отворачиваясь и потирая уголки глаз, — что она меня в театр потащила, где мы Эвангелинку встретили.

— Значит, пусть дом будет Софии. Да ты хоть посмотри на него, — Арсен раскрыл папку и подал Борису. Тот вчитался в документ и поднял на Ямпольского потрясенный взгляд.

— Канны? Он что, во Франции?

Тот кивнул.

— Лазурный берег. Там красиво, Борь!

— Арс, послушай, я не могу. Эвочка нам как родная, а ты со своими подарками…

— Так ведь Эра милосердия, — Арсен не сводил серьезного взгляда с Бориса, — забыл, что ли? Она на всех распространяется.

— Да иди ты, — расстроенно махнул рукой Навроцкий, — где я, и где милосердие! Эпическая сила, Арс, дом в Каннах!

— Я сначала хотел на Пер-Лашез, — криво улыбнулся Арсен, — кинулся, а там уже все забито. Пришлось брать, что есть. А ты мне скажи, как там наш марафон?

— Все готово, ждем от тебя отмашку.

— Тогда вот что. Я учреждаю благотворительный фонд помощи матерям-одиночкам, больным раком, им Эва будет заниматься, мы с ней так решили. Дочь меня простила, мало того, выдала жирную индульгенцию на годы вперед. А вот прощение Киры мне еще заслужить надо, чтобы потом, когда встретимся, я ей в глаза посмотреть мог. В общем, организуй моей Эвочке медийную поддержку.

— Сделаем, Арсен. Как, кстати, Рома Демидов новость перенес? Я думал, его второй инфаркт хватит, когда он узнает, чья Эвангелинка дочка.

— Я тоже надеялся, — признался Арсен, — но нет, крепкий черт. Подозреваю, не было у него никакого инфаркта, разыграли они с Генкой спектакль, чтобы Макара в бизнес вернуть. Зять у меня если упрется, то не перешибешь, а они тогда с отцом совсем не общались.

— Не удивлюсь если так, — согласился Навроцкий. — А сейчас у вас с Романом как?

— Никак, — махнул рукой Арсен, — я с ним только пить могу, когда встречаемся. У нас выбора нет, ради детей приходится изображать родню, Эвочку он очень любит. А я как его вижу, так и тянет напиться, кто ж насухую Рому выдержит?

— Его по ходу тоже тянет, — засмеялся Навроцкий, Арсен неопределенно осклабился. — Кстати, он тебе так и не простил завод? Я правда, толком не знаю, что у вас с ним тогда вышла за история…

— Да мелочи, — нехотя ответил Ямпольский, — мы у Фильченко сталелитейный завод отжали, точнее, Рома отжимал, я подстраховывал. А потом я его у него вымутил, он свою долю мне в обмен на землю слил. А земля ментовская была…

— Короче, ты его кинул?

Ямпольский все так же нехотя кивнул.

— Там просто без горнообогатительных комбинатов и трубопроката нахер этот завод не сдался, а я тогда не знал. Их Ринат под себя подгреб, вот и приходилось ему кланяться всю дорогу. Демидов спит и видит, чтобы завод обратно вернуть, достал уже. Как только меня видит, так и начинает плакаться.

— Погоди, но если комбинаты были маркеловские, то теперь они… твои? Рома знает?

Арсен хищно ухмыльнулся и покачал головой, и Борис благоразумно спохватился:

— Слушай, а Машунька где? Мы уже час сидим, а ее не видно!

— С Алексеем гулять намылилась, они, наверное, у Баскервиля. Идем, и мы пройдемся, Боря, мне доктор советовал побольше ходить.

Алексей с тревогой следил за печеньем, которое одно за другим исчезало с обслюнявленной детской ладошки в пасти Баскервиля. Пес аккуратно слизывал угощение, а Алексей стоял сзади и молился. Лишь бы она не вспомнила, лишь бы она…

— Ой! — повернулась к нему расстроенная Машка. — Леш, я Басику твои печеньки тоже скормила!

— Это очень хорошо, — поспешил заверить ее Алексей, — Басу нужнее. Я и так вон какой здоровый! И я уже сегодня съел шоколадку.

— Но это же были твои печеньки… — у девочки было такое несчастное личико, того и гляди расплачется. Ему было и жалко пригорюнившегося ребенка, и в то же время радостно, что не пришлось доедать после пса. Машка могла вспомнить о печеньках в последний момент и протянуть ладошку с лакомством Алексею.

Выручил Арсен Павлович, который шел к ним со стороны дома в сопровождении своего гостя, Бориса Навроцкого.

— Маш, смотри, кого я тебе привел!

— Машуня! — Борис Альбертович присел на корточки и развел в стороны руки, девочка сразу забыла о своем горе и бросилась ему на шею.

Ямпольский с улыбкой смотрел на внучку, а Леша с тайным удовольствием подмечал, что он двигается уже вполне уверенно и не морщится, когда приходится наклоняться. И уже почти не жалуется на свой шрам на спине — почему-то там заживало гораздо дольше, чем на груди. А это значит, что Шерхан выздоравливает…

Баскервиль дремал, положив на вытянутые лапы большую крутолобую голову. Снизу приятно холодила земля, сверху пригревало почти летнее солнце, над ухом назойливо зудел комар, но Басу он не мешал. Баскервиль был сыт и доволен. У него было все хорошо. Он был счастлив.