Татьяна Туринская - Спроси у зеркала

— Нет. Нет, точно нет! Понимаешь, Андрюша, я раньше жила, как в летаргическом сне, я даже не понимала, что происходит вокруг меня. Я думала, что вокруг все хорошо, спокойно и надежно, я думала, что меня любят. И была уверена в том, что любовь — позитивное чувство…

— А оказалось? — вкрадчиво спросил Андрей.

— А оказалось… Ох, Андрюша, для того, чтобы ты понял, нужно рассказать всю мою жизнь, с того момента, как я помню себя, и даже раньше, потому что все это началось раньше! Я даже не помню, когда, как это началось!

Андрей как будто бы равнодушно пожал плечом:

— Ну… Лично я никуда не спешу, мне на работу выходить только послепослезавтра. Никеше тем более никуда не надо…

— Уверен? — с сомнением в голосе спросила Лариса. Впрочем, сомневалась она, конечно, не в том, что Андрей с Никешей никуда не спешат, а в том, готова ли она сама рассказать все-все без утайки. И, решив, что таки да, таки готова, начала: — Ну, тогда слушай. Ты помнишь того парня, который каждый день провожал меня из школы домой?

— Который из двоих? Насколько я помню, они всегда были вдвоем: один худой и долговязый, а другой посимпатичнее, за ним, помнится, все девки бегали.

— Вот-вот, — вздохнула Лариса. — Хорошо, что ты помнишь обоих. Потому что в моем рассказе фигурируют оба. Нет, не в рассказе, в жизни…

Лариса говорила и говорила без остановки, лишь иногда делая небольшую паузу, чтобы глотнуть воздуха или припомнить поточнее очередность событий. Говорила, и буквально физически ощущала облегчение. А еще…

А еще, и это самое главное, она начинала более четко осознавать, что же такое на самом деле с нею приключилось. Как-то так получалось, что, рассказывая свою жизнь другому человеку — не постороннему, а именно другому, не имевшему непосредственного отношения к событиям и к основным героям этой истории, она замечала мелкие детали, некоторые несостыковки, которые раньше ускользали от ее внимания. Теперь стало понятно, почему Валера так настаивал на кандидатуре Сливки, когда они искали свидетельницу. Ему просто необходимо было, чтобы Юлька вновь стала ее близкой подругой. Более чем логичны оказались все совместные с семьей Дидковских походы по театрам и концертам, поездки к морю. Лариса вспомнила, как настойчива была тетя Зольда, когда заставляла Валерку втирать в ее кожу защитный крем, как просила поухаживать за сгоревшим на солнце сыном. Как буквально каждый отпуск непременно раз-другой находился повод оставить их с Валерой ночевать одних. Вспомнился ревнивый, даже нет, полный ненависти к счастливому сопернику Валеркин взгляд в лифте, когда они под утро возвращались с прогулки по ночной Москве в день Генкиного возвращения из Детройта. Каждая мелочь, каждый осколочек памяти теперь приобретал смысл, ускользавший ранее от внимания. Как она могла не замечать этого раньше? Как могла не видеть, не понимать, что происходит вокруг? Почему ей не казались подозрительными поздние возвращения мужа домой? Неужели то, что это происходило ежедневно, стало для нее достаточным основанием для доверия? Мол, раз каждый день — значит, так и надо. Вот если бы иногда — вот это было бы сигналом для беспокойства. А так — это просто у него такой рабочий график…

Не любил… Валерка никогда ее не любил. По крайней мере, как женщину. А она-то всегда была так уверена в его любви! Как глупо! Как все это глупо и бессмысленно! Она потеряла в этом браке семь лет, семь драгоценных лет молодости! Но не времени было жалко, не безвозвратно потерянной беззаботности — жалко было души, изнасилованной и брошенной под ноги сбрендившей на почве собственной некрасивости Изольде! Молодость — что молодость? Да и не потеряна она, Лариса ведь и сейчас еще достаточна молода, ей ведь всего двадцать шесть — не записывать же себя в старухи. Но душа? Кто излечит ее душу?!!

— Вот так, — закончила Лариса свой грустный рассказ. — Вот так… Представляешь, какой идиоткой надо быть, чтобы не заметить всего этого, не понять, не разобраться?! Я ведь была совершенно уверена в муже, не сомневалась ни в его любви, ни в его порядочности. И Зольду любила, как мать. Я ее действительно любила, представляешь?

— Знаешь, — задумчиво ответил Андрей. — Очень часто люди ошибаются, называя любовью обыкновенную человеческую благодарность. Вот ты говоришь, любила Зольду, любила мужа. А мне кажется, ты его тоже не любила. Он любил тебя, как брат, как отец — если, как ты говоришь, он заботился о тебе с четырех лет, это вполне нормальное, естественное чувство. Он в некотором роде считал, что вырастил тебя собственноручно, по крайней мере, уж точно приложил к этому руку. Ты тоже чувствовала к нему нечто подобное. А потом… Потом, когда он 'спас' тебя от позора, ты просто была ему благодарна. И вот это смешение сестринской любви и благодарности за спасение ты и приняла за любовь. То же самое и с Зольдой. Ты просто была ей благодарна за все, что она для тебя делала. Ты просто наивно полагала, что она делает это из теплых чувств к тебе, или по доброте душевной. А она делала это сугубо из соображений эгоизма, из собственнических чувств — 'мое должно быть самым лучшим'. Так что не кори себя за то, что поддалась обману, не увидела его. За то, что любила обманщиков и подлецов. И их ненавидеть не надо. Этой ненавистью ты не сделаешь им хуже — им наплевать на твою ненависть, они ее даже не почувствуют на расстоянии. Ты, конечно, можешь мстить, можешь придумывать им какие-то страшные наказания. Да только стоит ли? Подумай хорошенько. Ненавидя и наказывая, ты сама застреваешь в негативе, не можешь вырваться из прошлого и начать жить нормальной жизнью. Ты прости их. Плюнь и разотри. Тебе сейчас нужно сосредоточить все силы и мысли на собственной жизни, тебе нужно устраивать новую жизнь, без них. А мысли о мести, ненависть не позволят тебе этого сделать, и ты так и останешься висеть между прошлым и будущим, но без настоящего, понимаешь? Насколько я понимаю, Валерка сам себя наказал, тоже угробив семь лет на искусственный брак, чуть не прозевал все на свете. Хорошо хоть сейчас одумался, а мог ведь и дальше держать тебя в неведении, мог попытаться выкрутиться, заставить тебя поверить, что исповедь Кристины — не более чем бред сумасшедшей бабы. А вот Зольда… Зольда и без того несчастная женщина. К тому же — земное наказание ничто по сравнению с тем, высшим наказанием. И там…

Валера многозначительно поднял голову к небу, к неспешно проплывающим мимо величавым перистым облакам, продолжил:

— И там каждый получит по заслугам. И больше, чем там, ты ее не накажешь. Так стоит ли трудиться, стоит ли гробить свою жизнь на месть свихнувшейся старухе?

Лариса вздохнула с облегчением, улыбнулась едва заметно. Как хорошо, погода какая замечательная! Еще не лето, еще не жарко, но так тепло — как раз то самое замечательное время, когда не страдаешь ни от холода, ни от жары. Когда давным-давно высохли лужи, когда уже появилась рясная, жирная травка, когда деревья радостно шелестят молоденькими, еще не припыленными листиками. Хорошо! И как хорошо, что она решилась все рассказать Андрею, все без утайки. И самой стало понятнее, и на душе легче, как будто бы излила боль и обиду из сердца. Рядом — друг, старый добрый друг, которому от нее ничего не надо, а значит, ему можно доверять. На коленях — совершенно очаровательный клубочек сопит себе, спрятав крошечную теплую пипку носика под ее ладонью. Хорошо!!!