Елена Стяжкина - Купите бублики

— Вы за ядом? — спросила она.

— Почему?

— Ну, я же рассказала, как поступают достойные люди шестидесяти лет. — Като улыбалась. Шутила. Игорь Львович «особенно» это любил.

— Нет. Я оценить твои дела.

— Сто тысяч — и все в порядке. — Като усмехнулась. — У меня на удивление легко все получается. Попасть в историю на таможне, заплатить выбраковку, у меня всегда ломается транспорт. И все это, вместе взятое, дает основание предположить, что из меня будет толк.

— А если не заплатишь?

— Нет, перекручусь точно. Или вы приехали меня сглазить?

— Ты — как моя мама, — сказал Игорь Львович.

— Это комплимент?

— К семи подъезжай ко мне. Дело есть. Тысяч на сто-двести. Договорились?

— Приеду, чего уж. Хочу продолжения банкета.

Хорошо, что он так легко и правильно определился в цене. Тысяч сто-двести. Много. Но не проблема. Для Насти это вообще не деньги. «На пару дней» — она всегда так говорит. «На них даже нельзя жить с процента — хорошая квартира, дом, может, машина. И все. Разве это деньги». Настя выросла богатой и независтливой. Это его, Игоря Львовича, заслуга. И глупой. Это — тоже. Игорь мягко улыбался. Опять Настя… Для Андрея это — состояние, которое он потратит на медицинскую машину, с которой когда еще поимеет. Но в общем — тоже не деньги. Врачебные боги не продаются. С Като проще. Ей надо. Принципы — в кармане. Она самая уставшая. Ей почти все равно откуда.

Ну и Катюша, конечно. Только Катюша. Которая не любит делать уколы. И питаться на три копейки в день. Она сумеет вложить. В себя. А за это вложить кого-нибудь другого.

«Софа, я знаю, что делаю. Ты же сказала мне: пожить для себя».

Когда бригада Настиной молодости собралась у Игоря Львовича, он был очень спокойным и уставшим.

— Друзья мои, — так всегда начинала неприятные речи его мама, — друзья мои, я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить: ваш товарищ Марк продается.

— Ты что? — вскрикнула Настя.

— Решение принято в любом случае. Марк продается за очень хорошие деньги. Сто-двести тысяч долларов.

— Почему такая вилка? — спокойно поинтересовался Андрей.

— Цена зависит от того, насколько точно будут выполнены условия. Я не хочу его видеть. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

— Я прошу прощения, — Като затянулась глубоко и поэтично, — я прошу прощения, Марк уехал? Или, вернее, куда уехал Марк?

— Да, ты правильно меня поняла. Я очень люблю путешествовать. — Крым был самым далеким местом, которое проведал Игорь Львович. — Я намерен путешествовать по всему миру. И там тоже не хотелось бы встречаться.

— Значит, по всему миру, — Като была совершенно невозмутима, — а Арабия?

— Если вам так будет лучше и спокойнее, то пусть он навсегда останется в Арабии. Но только там.

— Игорь Львович, он же террористом станет. — Андрей улыбался и раздумывал, не вызвать ли ему по знакомству психбригаду.

— Тогда остальную сотню я переведу в фонд борьбы с арабскими террористами.

— Дед, ты что! Ты за кого нас принимаешь? — Настя не плакала. И хорошо. Выросла девочка.

— Я принимаю вас за людей, которые, найдя бумажник со ста тысячами долларов, не несут его в милицию, потому что такие деньги честным путем все равно не заработаешь. Но если вы отказываетесь, то… — Игорь Львович посмотрел на Като.

— Да, я помню. У пострадавшей были братья. Но они — нищие. Не тот уровень.

— Сейчас нищие, — спокойно согласился Игорь. — Я говорю в последний раз: Марк продается.

Игорь Львович устало посмотрел на часы. Может быть, позвонить маме?

— Поедешь с нами? — Андрей приобнял Като за плечи и по старой дружеской привычке заглянул в глаза.

— С вами? — устало удивилась Като. — Опять блинчики?

— Ладно, я посажу тебя в такси. Или за тобой заедут?

— Посади. Я завтра приеду. Слышишь, Настя. Хочешь со мной увидеться — я завтра у Андрея…

Като гулко захлопнула дверцу такси. Андрей махнул рукой, а Юшкова медленно задышала навстречу Андрею. Или вслед Като.

Таксист был явно бережливым человеком. Или же сентиментальным. Магнитофон в машине сообщил Като, что «комната с балконом и окном светла сейчас, светла как день, который вместе видел нас в последний раз». Като не удивилась, но стена воспоминаний дрогнула и выпустила улыбку.

— Вам сколько лет? — поинтересовалась Като.

— Ты про кассету? Да, моя. Жалко было выбрасывать. А сейчас — напоминает. — Значит, и бережливый, и сентиментальный. И умный. И со всеми на «ты». Может, взять его в мужья? Когда ее родители разошлись, Като было пять лет. Она предложила маме искать нового папу. Пойти по квартирам и спросить, кто женат, а кто нет. И неженатых — брать. Мама почему-то отвергла этот вариант, тогда Като и начала присматриваться к таксистам. Она строила им глазки, очаровывала интеллектом и на прощание обязательно говорила: «Спасибо, что подвезли. Теперь вы будете знать, где мы живем». И еще Като обязательно подмигивала.

— Нет, — вдруг громко сказала Като.

— Денег, что ли, нет? — удивился таксист. — Так твой друг расплатился.

«Еще и честный, — подумала Като, — ну точно, подходит».

— Нет — это не вам. Это о Марке, — живо откликнулась она.

— И марки я не собираю. И вообще, ты какая-то ненормальная, — заключил таксист и обиженно замолчал.

Като ехала домой. Только душа ее почему-то не была полна. Сердце билось глухо, вот именно — глухо. Глухо и устало. Знакомые улицы лениво мелькали вместе с людьми. Като жалела, что она — не Юлий Цезарь. Так что в оценке ее психологического здоровья таксист оказался прав. Если бы Като была Юлием Цезарем, она бы внесла поправку в календарь: молодым измерять годы веснами, пожилым — осенями, старым — зимами. Лето Като не любила. То есть раньше — любила, потому что не замечала, а потом увидела и поняла — не то. Жарко, потно и толстые руки из летнего платья. Хотя само по себе лето и было достойно того, чтобы его просто пережить.

Дома было чисто. Тихо и пусто. Вторник — присутственный день. Вернее — отсутственный. Мужа не было по графику. Во вторник и четверг. Иногда в субботу. В субботу — редко. Это семейные дни. Они всегда проводили их вместе. Муж — он был хороший муж. У него было имя — Митя. Не имя, а сопля. Но ласково. Като называла его просто «муж». Без изысков. Как англичане — догов. Тем более, что это был статус. Должность. И квартира. Где-то нужно жить с удобствами. Като теоретически допускала возможность рая с милым и в шалаше. С немилым предпочитала пентхаус. Муж Митя был гомосексуалистом. Среднего уровня. Он гордился Борей Моисеевым и хотел просто познакомиться с ним. Тихая, пристойная мечта. Като обещала ему разбогатеть и устроить встречу. Митя доверчиво улыбался и, наверное, ждал. Он был очень хорошим, милым и воспитанным. Совсем не развратным и не агрессивным. Он приносил домой всю зарплату и, стесняясь, утаивал деньги на раритетное издание Байрона для своего друга. С другом Като знакомиться не хотела. Митя не обижался.