Дороти Иден - Никогда не называй это любовью

И вот, впервые сидя на женской галерее и глядя вниз, Кэтрин думала, как ей разыскать его на скамьях ирландцев. Однако по какому-то сверхъестественному наитию, ее взгляд сразу упал прямо на него, и в тот же самый миг он увидел ее – это было несомненно, ибо он поднял руку в приветствии. Она еле заметно кивнула и только потом осознала, что ее рука крепко прижата к сердцу, которое неистово билось в ее груди. Наверное, если бы кто-нибудь внимательно наблюдал за ней в эти мгновения, он безошибочно угадал ее чувства, так как ее вид полностью выдавал их.

К счастью, именно в это время выступал сам премьер-министр. Его знаменитая горделивая осанка, копна седых волос, зловещий взгляд и дерзко вздернутый нос притягивали внимание всех слушателей, не считая одного ирландца, которого больше всего занимало происходящее на женской галерее.

Кэтрин думала: интересно, сколько раз он посмотрел на женскую галерею, прежде чем она появилась там. Она чувствовала, как щеки ее зарделись, и радовалась, что никто не узнал ее. Единственной знакомой ей женщиной была дочь мистера Гладстона, которая души не чаяла в отце и поэтому часто приходила в парламент послушать его речи.

Кэтрин попыталась сосредоточиться на обсуждаемой теме. Речь шла об опасном состоянии уэлльских угольных рудников и об использовании труда детей, к которым относились хуже, чем к низкорослым тягловым лошадкам. Эта тема, неприятная и огорчительная, очень тронула Кэтрин. Еще она с любопытством заметила в зале выдающихся людей: мистера Джозефа Чемберлена[12], высокого, с болезненным желтоватым цветом лица, с вежливым, но очень проницательным взглядом; достопочтенного Чарлза Дилка, сверкающего своим пиратским глазом; молодого лорда Рандольфа Черчилля, не сводившего глаз с выступающего премьер-министра; мистера Дизраэли[13], который сидел, поглаживая уложенные локоны.

Но вдруг она заметила, что в самой середине речи премьер-министра мистер Парнелл поднялся во весь свой рост и покинул залу. Вскоре позади нее раздался какой-то приглушенный шум. Кто-то шептал: «Тсс!» И неожиданно рядом с ней выросла высокая мужская фигура. Под громкий шум аплодисментов, адресованных мистеру Гладстону, уже хорошо знакомый ей голос произнес:

– Я подошел, чтобы поздороваться с вами, миссис О'Ши. Мне очень приятно видеть вас здесь.

Кэтрин заметила в петлице его сюртука белую розу. Если это означает то, о чем она смутно догадывается, то она очень рада.

– Будет ли сегодня что-нибудь интересное?

– Нет. Премьер-министр еще час или больше будет продолжать говорить об угольных рудниках.

– А вы не выступаете?

– Не сегодня. Если, конечно, не случится чего-то непредвиденного позднее, к вечеру.

Вокруг зашикали, и им пришлось молчать, пока красноречие мистера Гладстона сотрясало залу парламента. Мистер Парнелл встал.

– Я еще отыщу вас здесь, – прошептал он.

Он удалился, а она еще долго убеждала себя, что такой обмен несколькими фразами не представляет собой ничего серьезного. С таким же успехом они могли кричать на весь парламент, и это прошло бы незамеченным.

Если что и имело значение, так это то, как покраснели ее щеки и забилось сердце. Оно билось с такой силой, что вздымались кружева на ее корсаже. Но нелепо думать, будто она испытала такое сильное чувство лишь потому, что он взял на себя труд подсесть к ней и перекинуться несколькими ничего не значащими фразами. Если она и дальше поведет себя так, то, наверное, лучше сразу отказаться от нового интереса к политике, имеющей свойство поглощать человека целиком.

И совершенно нельзя допустить, чтобы случился скандал, связанный с лидером ирландской партии.

В следующий приход Кэтрин мистер Парнелл, здороваясь с ней, как бы случайно дотронулся до розы в петлице, однако не стал разговаривать с ней, что весьма разочаровало ее. Наверное, ей не стоило убеждать себя, что именно тогда мистер Биггар дошел как раз до середины своей нескончаемой и бессвязной речи, от которой все присутствующие в парламенте зевали и беспокойно ерзали на своих местах, и, вне всякого сомнения, мистер Парнелл готовился прийти ему на помощь в том случае, если беспорядочный поток слов приведет мистера Биггара к полному краху. Кэтрин с определенной долей эгоизма сочла, что ирландцы бывают такими же скучными, как и остальные люди, и ждала лишь того, когда освободится мистер Парнелл, чтобы снова подойти к ней и обменяться несколькими словами.

В следующие два дня ей не удалось выбраться в город. Кармен где-то сильно простудилась, заразила Нору, и теперь малышки то и дело звали к себе маму. В такое время им никто, кроме Кэтрин, не был нужен – ни Люси, ни мисс Гленнистер. А потом и Люси слегла с воспалением легких. Ни одна живая душа не знала, сколько ей лет, но внезапно она превратилась в старуху, почти такую же, как тетушка Бен. Кэтрин не отходила от ее постели. Ей пришлось немало поволноваться, борясь с такой мятежной и по-глупому независимой особой, как Люси.

Тетушка Бен тоже вела себя необычайно требовательно. Не желая проводить долгие, скучные вечера наедине со своей старостью и уже порядком ослабевшим здоровьем, старуха задерживала у себя Кэтрин как можно дольше, требуя от молодой женщины, чтобы та подробно обсуждала с ней самые ничтожные проблемы. Кэтрин с грустью думала, что она в буквальном смысле стала узницей. Она была раздражена, раздосадована, недовольна слугами. Ко всему прочему у нее совершенно пропали аппетит и сон.

Кэтрин сходила с ума. Ею все сильнее овладевала одержимость. Происходящее было совершенно ненормально, ибо она не видела перед собой ничего, кроме бледного лица с неотразимым, притягивающим взглядом, и не слышала ничего, кроме его голоса.

Ей надо забыть его. Обязательно. Ей нельзя больше встречаться с ним. Ей следует сказать Вилли, что мистер Парнелл являет собой именно то, что о нем говорили: он невоспитанный, грубый, лишенный самых элементарных манер человек, – и она предпочитает больше не встречаться с ним.

Но вот девочки начали поправляться. Тетушка Бен решила вместо Кэтрин задерживать у себя несчастного мистера Мередита, и наконец холодным солнечным днем Кэтрин выехала в Лондон.

Едва она успела занять свое место на женской галерее, как Парнелл оказался рядом.

– Сейчас идут очень долгие, утомительные дебаты, совершенно не требующие моего присутствия, – прошептал он ей на ухо.

Не угодно ли ей прокатиться куда-нибудь? Ему хотелось бы подышать свежим воздухом перед очень важным делом.

Она, не проронив ни слова в ответ, поднялась со своего места. Чувство разочарования, доселе владевшее ею, исчезло. Ей так хотелось остаться с ним наедине, и вот он сам предложил ей такую возможность. Наверное, она знала, что он поступит так.