Лина Дорош - Очки для секса

Так было тогда, а сейчас Аня пришла сюда и всё это вспомнила. Ходила, смотрела на вещи. Увидела стул, но сумочки с цветком на нем не было. И тут ее осенило: оранжевая радость осталась у Глеба. И другую такую купить уже нельзя. Настроение испортилось. Она вышла из магазина. Мозг менеджера еще по привычке пытался решить задачу, операция получила название «Спасти рядового Сумочку-Цветочкина», даже был намечен план действий. Но тут она вышла к пруду. Увидела людей, деревья и поняла, что рядовой Сумочка-Цветочкин ей не нужен. Пусть вещица, богатая витамином С, будет там, где она есть. Надо, по возможности, оставлять после себя воспоминания, богатые витаминами.

И она пошла прочь от воспоминаний. Туда, где картины, — на Арбат. Да-да-да! Эти картины ей нравились. Особенно у одного художника, который часто оставался дольше других. Размытые силуэты Москвы. Очень светлые и прозрачные. Очень хотелось купить. А если начистоту — очень хотелось получить в подарок. Хотя бы маленькую — самую маленькую картину!

Когда Аня остановилась в третий раз, он, художник, заговорил:

— Понять не могу, то ли с работы этим путем ходишь, то ли специально заруливаешь?

— Специально. Нравится мне тут.

— Так уж нет почти никого!

— А мне Ваши нравятся. Светлые картины и прозрачные. Весна в них живет. И улыбка.

— Угадала! Какой я — такие и картины выходят. А берут их мало почему-то. Может, улыбок людям и без моих хватает. Или ни к чему они. Я складываюсь уже, помоги до мастерской донести?

Художника звали Петр. Внешне он на художника походил мало. В нем ощущалась не тонкая нервная энергия, а энергичность крепкого хозяйственника. Причем хозяйственника не только в переносном, но и в прямом смысле. Внешне он очень был похож на завхоза или на прораба — невысокий и плотный до полноты. Круглое лицо, торчащие уши и маленькие светлые глаза — это то, что бросалось в глаза. А еще в глаза бросалось, что он старательно прячет руки. И тем самым только притягивает к ним взгляд. Хотелось сказать: «Ну и что! Подумаешь пальцы-сардельки! Есть пианисты с такими пальцами — и ничего! Играют, да еще как! А для художника — это вообще не важно… Ну, смешные чуть-чуть такие пальцы-сардельки. Они же не выбиваются из облика, они очень даже органичны — и пузику, и вообще». Аня даже хотела у него спросить, чьи это картины он продает. Потому что очень они были разные: Петр и его картины.

— Вам говорили, что Вы на Санчо Панса похожи?

— И она туда же! Да что вам этот Панса дался! Вот с детства этого Сервантеса ненавижу!

— Ну, простите, — Аня еле сдержалась от смеха, — в душе Вы же Дон Кихот!

— Думаешь?

— Конечно! Такие картины может писать только человек с душой Дон Кихота. Дон Кихот-то Вам нравится?

— Нравится, — Петр задумался. — Знаешь, я никогда не смотрел на себя с этой точки зрения. Сервантес тебя не забудет! Ты нас с ним помирила, а этой вражде уже лет двадцать пять. Как звать?

— Анна, — ей хотелось добавить «королева Франции», но равновесие в настроении Петра было таким зыбким, что она удержалась.

Они шли по Арбату. Потом шли какими-то тропами по дворам.

— Пришли, могу чаем угостить, — Петр делал вид, что ему всё равно.

Аня поняла, что ему хочется поговорить. Он производил впечатление человека, который всё время оказывается в роли «младшего» или «ведомого». И в общении на равных у него всегда был дефицит. Так бывает, когда человеку с детства не дают самостоятельно найти свою точку опоры, и потом не дают, и позже опять не дают. А еще чуть-чуть времени спустя, говорят, что у него нет этой самой точки опоры. И окружают уже бессрочной опекой. И человек больше не стремится к каким-то исканиям, но томление на него иногда находит. Вот как сейчас.

В мастерской было тесно. Когда-то это была квартира. Однокомнатная квартира в центре. Наступил момент, когда пришлось выбирать: либо она будет жильем, либо — мастерской. На помойку были вынесены стены и вся мебель, кроме маленького стола и дивана. Жены дома не было. Когда она вернулась, то сказала, что это он не вещи, а ее саму вынес на помойку.

— Прощай, Петр, — сказала жена.

— Может, чаю выпьем? — спросил Петр жену.

Он и сейчас наливал чай. Только Ане.

— Так и сказал? — Аня понимала, что глупость сморозила, но сдержаться не могла.

— Ага, думал, выпьем чаю — помиримся.

— А она?

— Ушла. Не стала пить.

— Может, хоть кухню надо было оставить?

— Я большое полотно писал — нельзя было. Надо было все стены убрать. Сейчас уже отказался от больших форм. Сейчас бы не стал убирать, а тогда — никак нельзя было стены оставить! Ну должна же жена художника такие элементарные вещи понимать! Или я не прав?

— Прав.

— Вот видишь, ты — не жена художника, а понимаешь.

— Можно я буду приходить иногда, чаю попить и поговорить?

— Приходи, конечно. На Арбат заходи вечером — картины всё ловчее вдвоем нести. А хочешь, возьму тебя с собой по городу ходить? Картины искать?

— Конечно, хочу!

— Только рано надо идти, а ты, поди, спать подолгу любишь?

— Люблю, но встаю рано — дворник я!

— Чего?

— Правда.

— Руки покажи! — как-то резко изменился тон Петра.

— Вот, — протянула Аня руки.

— Ага! Руки — ухоженные, лицо — ухоженное, сумка с очками — денег стоят немалых. Это ты-то дворничиха? Я художник, а не лопух!

— Петр, честное слово, дворник я! Просто я совсем недавно дворник! Из начинающих! Раньше никогда дворником не работала, а маникюр делала регулярно. Привычка еще не прошла. До сих пор каждую неделю делаю. Ну не вру я. Пошли! Двор и инвентарскую покажу. И завтра утром приходи в полпятого — мести буду. Сам во всем убедишься!

— Пошли, — прозвучало очень серьезно и решительно.

Ему было важно убедиться, что Аня не врет. Почему так важно? Непонятно. Но важно. Петр молчал, пока не переступил порог дворницкой.

— Ага. Уже почти поверил. Завтра рано приду, еще проверю. Если не врешь — буду писать твой двор. И картину тебе подарю. Если врешь — даже за деньги ни одну не продам! — звучало еще грозно, но гораздо теплее.

— Идет. Завтра в полпятого здесь!

Так у Ани появилась картина ее мечты. Патриаршие, как их увидел Петр. И картина — момент истины, на которой она метет двор, а кругом — начинается осень.

Проснувшись ранним утром во вторник, 10 октября, Аня почувствовала, что день готовит какой-то подвох. Она убрала двор. Предчувствие подвоха не прошло. Ни душ, ни завтрак тоже не помогли. Тогда она решила еще поспать — может, так отпустит? Долго спать не дали. Позвонила Майка и поздравила с днем рождения. Вот оно! Что-то подобное Аня и предполагала, но без Майки долго бы вспоминала, что именно. Она лежала и думала: радоваться или как обычно? Майка в категорической форме заявила, что вечером придет в гости. Думать некогда, надо было начинать «заготовлять» продукты.